Глава 14

ПРИНЦИП РАЗВИТИЯ

Наряду с принципами детерминизма и системности важнейшее значение для конструирования психологии как науки, ориентированной на изучение объективных закономерностей личности человека и его психики, имеет принцип развития. Уже у Дж. Локка мы находим ясно выраженную генетическую точку зрения, и с этого времени с нею начинают считаться в психологии. Потому безосновательным представляется широко распространенное мнение о том, что только В.Вундт начал применять генетический принцип при изучении психических процессов. Любое явление, рассматриваемое психологом, может получить адекватное объяснение, если оно становится предметом изучения в его развитии. Это относится как к филогенетическим процессам, характеризующим психику животных, так и к онтогенезу животных и человека. Применительно к личности, важнейшим фактором ее развития является историогенез, то есть освоение культуры как важнейшей стороны накопленного человечеством социального опыта. Биологическое в развивающейся личности выступает в превращенной форме как социальное.

При этом следует теоретически различать социализацию как процесс и результат освоения опыта (как культуры, так и антикультуры) и включение человека в систему образования, понимаемого в качестве целенаправленной и планомерно осуществляемой социализации в интересах человека и (или) общества, к которому он принадлежит.

Социализация имеет стихийный характер и отличие от образования, предполагающего специальную педагогическую организацию. Не являются сколько-нибудь обоснованными попытки противопоставить обучение и воспитание как компоненты образовательного процесса. Нет такой формы обучения, которая бы имплицитно не включала бы в себя воспитательную функцию. В то же время, воспитывая человека, невозможно изъять из этого процесса элементы обучения. Так, формирование навыка становится базой для возникновения привычки, которая не может возникнуть сам по себе, вне того или иного момента обучения.

В теоретическом плане представляет значительный интерес в качестве предмета обсуждения вопрос о соотношении обучения и развития (Ж.Пиаже, Д. Брунер и др.). Наиболее продуктивный подход к решению этой дискуссионной проблемы был предложен Л.С.Выготским, показавшим детерминированность развития процессами обучения, в более широком понимании – образования.

Это не снимает вопроса о выяснении роли наследственного (биологического) фактора в его сопоставлении с культурно-историческими, социально-обусловленными детерминантами, среди которых важнейшее значение имеют процессы обучения. Биологическое и социальное, наследственное и благоприобретенное, и их определяющее значение на протяжении многих лет так или иначе становится исходным пунктом для построения различных теоретических конструкций, реализующих принцип развития (психоаналитические течения, бихевиоризм, необихевиоризм, концепция рекапитуляции Ст. Холла, теория конвергенции двух факторов В.Штерна и др.).

В российской психологии принцип развития приобрел весьма своеобразный характер. Психология в послеоктябрьский период, "выбрав" особый путь своего становления, оказалась в стороне от мировой психологической науки. Этот "выбор" объяснялся конкретно-историческими причинами, и, в частности, тем, что может быть обозначено как применение учеными тактики выживания. Поскольку наука могла сохранить себя, только двигаясь в русле идей марксизма, ей приходилось в данной идеологической парадигме отыскивать то, что, с одной стороны, могло ей придать импульс для получения реального результата исследования, а с другой стороны, не противостоять официальным установкам властей. Эту возможность открывало, в частности, обращение к принципу развития, философские основы которого содержались в трудах Гегеля и оказались ретранслированными, в дальнейшем, Марксом и Энгельсом.

Именно по этой причине в 20-е годы интенсивно проводились исследования в области сравнительной психологии, обращенной к филогенезу в животном мире (В.А.Вагнер, Н.Н.Ладыгина-Коте, Г.З.Рогинский, В.Н.Боровский и др.), а также и детской (возрастной психологии), интегрированной в комплекс педологических наук (Л.С.Выготский, П.П.Блонский, М.Я.Басов и др.).

Таким образом, принцип развития, детерминирующий трактовку процессов фило- и онтогенеза, а следовательно, дающий возможность продолжить работу в ряде отраслей психологической науки, оказался "освящен грифом" диалектико-материалистической методологии. Обращение к принципу развития позволило психологам в Советской России не допустить полной изоляции науки от процессов, развертывающихся в мировой психологии.

В работах как российских, так и зарубежных ученых принцип развития трактовался как взаимосвязь изменений психологических явлений и порождающих их причин. При этом принималась во внимание зависимость происходящих преобразований психических явлений от их включенности в целостную систему.

Новообразования в ходе психического развития характеризовались: необратимостью изменений, их направленностью, закономерностью преобразований, их трансформацией от этапа к этапу развития, "надстраиванием" новых преобразований над предшествующими, имеющими не только количественные, но и прежде всего качественные параметры. Как выяснилось, наиболее продуктивен такой подход к построению теорий, обращенных к психическому развитию, в котором находятся в органичном сочетании идеи преемственности и качественного своеобразия ступеней (этапов, периодов, эпох) развития.

Если до начала 70-х годов в психологии доминировала проблема развития психики, то в последующие десятилетия был осуществлен переход к решению вопроса о развитии личности человека, к построению соответствующей периодизации его этапов. Одним из вариантов решения этой проблемы стало обращение к возможностям социальной психологии. В качестве системообразующего начала был принят принцип деятельностного опосредствования, детерминирующий закономерности перехода от одного возрастного периода к другому. На этом основании была построена периодизация развития личности.

Итак, принцип развития может и должен рассматриваться в единстве с двумя другими принципами построения психологической теории – детерминизма и системности.

Развитие психики в филогенезе

Проблема развития психики представляла собой краеугольный камень всей психологии первой трети XX столетия. Для разработки этой проблемы лейтмотивом явилось обращение к эволюционным идеям Ч.Дарвина.

И.М.Сеченов наметил задачу исторически проследить развитие психических процессов в эволюции всего животного мира. Исходя из того, что в процессе познания следует восходить от простого к сложному или, что то же, объяснять сложное более простым, но никак не наоборот, Сеченов считал, что исходным материалом для разработки психических фактов должны служить простейшие психические проявления у животных, а не у человека. Сопоставление конкретных психических явлений у человека и животных есть сравнительная психология, резюмирует Сеченов, подчеркивая большую важность этой ветви психологии; такое изучение было бы особенно важно для классификации психических явлений, потому что свело бы, вероятно, их многие сложные формы к менее многочисленным и простейшим типам, определив, кроме того, переходные ступени от одной формы к другой.

Позднее, в "Элементах мысли" (1878) Сеченов утверждал необходимость разработки эволюционной психологии на основе учения Дарвина, подчеркивая, что великое учение Дарвина о происхождении видов поставило, как известно, вопрос об эволюции, или преемственном развитии животных форм, на столь осязательные основы, что в настоящее время огромное большинство натуралистов придерживаются этого взгляда и поэтому логически должны признать и эволюцию психологических деятельностей.

А.Н.Северцов в книге "Эволюция и психика" (1922) анализирует форму приспособления организма к среде, которую он именует способом приспособления посредством изменения поведения животных без изменения их организации. Это приводит к рассмотрению различных типов психической деятельности животных в широком смысле этого слова. Как показал Северцов, эволюция приспособлений посредством изменения поведения без изменения организации пошла в дивергирующих направлениях по двум главным путям и в двух типах животного царства достигла своего высшего развития.

В типе членистоногих прогрессивно эволюционировали наследственные изменения поведения (инстинкты), у их высших представителей – насекомых – образовались необыкновенно сложные и совершенные, приспособленные ко всем деталям образа жизни инстинктивные действия. Но этот сложный и совершенный аппарат инстинктивной деятельности является вместе с тем крайне косным: к быстрым изменениям животное приспособиться не может.

В типе хордовых эволюция пошла по другому пути: инстинктивная деятельность не достигла очень большой сложности, но приспособление посредством индивидуального изменения поведения стало развиваться прогрессивно и значительно повысило пластичность организма. Над наследственной приспособляемостью появилась надстройка индивидуальной изменчивости поведения,

У человека надстройка достигла максимальных размеров, и благодаря этому он, как подчеркивает Северцов, является существом, приспособляющимся к любым условиям существования, создающим себе искусственную среду – среду культуры и цивилизации. С биологической точки зрения нет существа, обладающего большей способностью к приспособлению, а следовательно, большим количеством шансов на выживание в борьбе за существование, чем человек.

Эволюционный подход получил продолжение в трудах В.А.Вагнера, который приступил к конкретной разработке сравнительной, или эволюционной, психологии на основе объективного изучения психической жизни животных.

Для понимания его принципиальной позиции интерес представляет статья "А.И.Герцен как натуралист" (1914). В ней Вагнер развивает идеи, намеченные в ряде ранних работ, раскрывает сущность критики Герценом как шеллингианства, пренебрегавшего фактами, так и эмпиризма, представителям которого хотелось бы относиться к своему предмету сугубо эмпирически, страдательно, лишь наблюдая его. Эти столкновения субъективизма, собственно для естествоведения ничего не сделавшего, с эмпиризмом и ошибочность обоих направлений увидели в ту эпоху, как считал Вагнер, только два великих писателя – Гёте и молодой Герцен. Вагнер приводит слова Герцена – "без эмпирии нет науки" – и в то же время подчеркивает, что за философской мыслью Герцен признавал не меньшую важность, чем за эмпиризмом.

Вагнер писал о тех "патентованных ученых", которые ценят в науке только факты и не додумались, какую глубокую ошибку они совершают, уверяя, что теории гибнут, а факты остаются. "Факты изменяются в зависимости от теорий и в связи с ними". Факты описывал Линней, те же факты описывали Бюффон и Ламарк, но в их описании факты оказались иными. "Для понимания их... нужно... уметь пользоваться философским методом наведения. Нужно помнить, что рядом с расчленением науки, необходимым в интересах не познания истины, а приемов и методов изучения, существует высокий научный монизм, о котором писал Герцен". 144

В своих исследованиях, посвященных проблемам развития психики и построенных на богатейшем фактическом материале, Вагнер никогда не оставался "рабом факта", а нередко поднимался до "высшего научного монизма", как он именовал философский материализм Герцена.

В своем труде "Биологические основания сравнительной психологии (Биопсихология)" (1910-1913) Вагнер противопоставляет и вопросах сравнительной психологии научному мировоззрению теологическое и метафизическое.

Теологическое мировоззрение, окончательно оформившееся, по мнению Вагнера, у Декарта, заключалось в отрицании души у животных и представлении их в виде автоматов, хотя и более совершенных, чем всякая машина, сделанная человеком. Замечая, что это мировоззрение всего ближе соответствовало христианскому учению о бессмертии души, Вагнер заключает, что его современное значение ничтожно. Он не считает обоснованными попытками возродить теологическое мировоззрение на почве антидарвинизма, указывая, что такая точка зрения представляет собой рудимент когда-то могущественной теологической философии, видоизмененной и приспособленной к данным современных биологических исследований.

Остатком прошлого является и метафизическое направление, которое пришло на смену теологическому. Вагнер называл метафизику родной сестрой теологии в ее воззрении на душу как самостоятельную сущность. Для современных метафизиков, писал Вагнер, типичны попытки примирить метафизику с наукой. Они уже не говорят о непогрешимости своих умозрений и пытаются доказать, что никакой противоположности между метафизическим и научным решениями "проблем духа и жизни" нет. Вагнер считает эти соображения бездоказательными, а примирение таким образом понимаемой им метафизики с наукой – делом невозможным и ненужным.

Научный подход в истории проблемы развития психики характеризуется, по Вагнеру, столкновением двух противоположных школ.

Одной из них присуща идея о том, что в человеческой психике нет ничего, чего не было бы в психике животных. Атак как изучение психических явлений вообще началось с человека, то весь животный мир был наделен сознанием, волею и разумом. Это, по его определению, "монизм ad hominern" (лат. – применительно к человеку), или "монизм сверху".

Вагнер показывает, как оценка психической деятельности животных по аналогии с человеком приводит к открытию "сознательных способностей" сначала у млекопитающих, птиц и других позвоночных, потом у насекомых и беспозвоночных до одноклеточных включительно, затем у растений и, наконец, даже в мире неорганической природы. Так, возражая Э.Васману, который считал, что муравьям свойственны взаимопомощь в строительной работе, сотрудничество и разделение труда, Вагнер справедливо характеризует эти мысли как антропоморфизм. 145

Несмотря на ошибочность тех конечных выводов, к которым пришли многие ученые, проводя аналогию между действиями животных и людей, этот субъективный метод имел принципиальных защитников и теоретиков в лице В.Вундта, Э.Васмана и Дж.Романеса. Для Вагнера этот метод неприемлем даже с теми корректировками к нему, с теми рекомендациями "осторожно им пользоваться" и прочими оговорками, которые характерны для последних. "Ни теория Романеса, ни коррективы Васмана, – утверждает Вагнер, – не доказали научности субъективного метода. Я полагаю при этом, что неудача их попытки является следствием не недостатка их аргументации или неполноты их соображений, а исключительно неудовлетворительности самого метода, в защиту которого они, хотя и по разным соображениям, выступают". 146

Трудно назвать как в России, так и на Западе биолога или психолога, который в этот период с такой убедительностью и последовательностью разрушал бы веру в могущество субъективного метода, критиковал антропоморфизм в естествознании, как это делал Вагнер. Некоторым ученым он даже казался в этом отношении слишком резким и склонным к крайностям.

Биолог Ю.Филиппченко, как будто сочувственно излагавший отрицательную оценку Вагнером "монизма сверху", был, однако, склонен, как и Васман, ограничиваться поверхностной критикой "ходячей психологии животных". Целиком отрицать метод аналогии нельзя, считал Филиппченко, и "без некоторого элемента аналогии с психикой человека" невозможна никакая психология животных. Он безоговорочно подписывался под словами Васмана: "Человек не обладает способностью непосредственного проникновения в психические процессы животных, а может заключать о них только на основании внешних действий... Эти проявления душевной жизни животных человек затем должен сравнивать с собственными проявлениями, внутренние причины которых он знает из своего самосознания". 147 Далее Филиппченко утверждал, что необходимость подобных сравнений не отрицается и самим Вагнером, и приводил слова последнего о том, что объективная биопсихология для решения своих задач также пользуется сравнением психических способностей, но совершенно иначе как по материалу сравнения, так и по способу его обработки. Здесь, как видим, происходила подмена вопроса о возможности аналогии между психикой человека и психикой животных (что относится к проблеме методов сравнительной психологии) вопросом о сравнении психики животных и человека (что составляет предмет сравнительной психологии). Признавая необходимым сравнение психики человека и животных (без этого не было бы сравнительной психологии), Вагнер отрицал необходимость и возможность метода прямых аналогий с психикой человека в биопсихологии.

Другое направление, противоположное "монизму сверху", Вагнер именовал "монизмом снизу". В то время как антропоморфисты, исследуя психику животных, мерили ее масштабами человеческой психики, "монисты снизу" (к их числу он относил Ж.Леба, К.Рабля и др.), решая вопросы психики человека, определяли ее, наравне с психикой животного мира, мерою одноклеточных организмов.

Если "монисты сверху" везде видели разум и сознание, которые в конце концов признали разлитыми по всей вселенной, то "монисты снизу" повсюду (от инфузории до человека) усматривали только автоматизмы. Если для первых психический мир активен, хотя эта активность и характеризуется теологически, то для вторых – животный мир пассивен, а деятельность и судьба живых существ полностью предопределены "физико-химическими свойствами их организации". Если "монисты сверху" в основу своих построений клали суждения по аналогии с человеком, то их оппоненты видели такую основу в данных физико-химических лабораторных исследований.

Таковы сопоставления двух основных направлений в понимании проблемы развития в психологии. Здесь схвачены принципиальные недостатки, которые для одного направления сводятся к антропоморфизму, субъективизму, а для другого – к зооморфизму, фактическому признанию животных, включая высших и даже человека, пассивными автоматами, к непониманию качественных изменений, характерных для высших ступеней эволюции, то есть в конечном счете к метафизическим и механистическим ошибкам в концепции развития.

Вагнер поднимается до понимания того, что крайности в характеристике развития неизбежно сходятся: "Крайности сходятся, и потому нет ничего удивительного в том, что монисты "снизу" в своих крайних заключениях приходят к такому же заблуждению, к какому пришли монисты "сверху", только с другого конца: последние, исходя из положения, что у человека нет таких психических способностей, которых не было бы у животных, подводят весь животный мир под один уровень с вершиной и наделяют этот мир, до простейших включительно, разумом, сознанием и волей. Монисты "снизу", исходя из того же положения, что человек в мире живых существ с точки зрения психологической ничего исключительного из себя не представляет, подводят весь этот мир под один уровень с простейшими животными и приходят к заключению, что деятельность человека атакой же степени автоматична, как и деятельность инфузорий". 148

В связи с той критикой, которой подверг Вагнер воззрения "монистов снизу", необходимо коротко затронуть сложный вопрос об его отношении к физиологическому учению И.П.Павлова. Вагнер, отдавая Павлову должное (называет его "выдающимся по таланту") и сходясь с ним в критике субъективизма и антропоморфизма, тем не менее, считал, что метод условных рефлексов пригоден для выяснения разумных процессов низшего порядка, но недостаточен для исследования высших процессов. Он стоял на том, что рефлекторная теория, оказываясь недостаточной для объяснения высших процессов, в такой же мере недостаточна и для объяснений основного материала сравнительной психологии – инстинктов. Физиологический механизм инстинкта пока неизвестен и не может быть сведен к безусловному рефлексу – таков его вывод.

При этом Вагнер не утрачивал детерминистической последовательности, трактуя инстинктивные действия в качестве наследственно фиксированной реакции на сумму внешних воздействий, и вместе с тем не отрицал, что в основе всех действий лежат рефлексы. Считая, что между инстинктами и разумными способностями непосредственной связи нет, Вагнер видит их общее рефлекторное происхождение. Действия инстинктивные и разумные восходят к рефлексам – в этом их природа, их генезис. Но он не приемлет механического сведения инстинктов к рефлексу. Здесь Вагнер касается исходного пункта разногласий, характерных для того времени, – вопроса о возможности или невозможности сведения сложных явлений к их составляющим. "В таком утверждении (что все это в сущности явления одного рода. – А.П.)... нет ничего неправдоподобного; но вопрос-то не в том, содействует ли такой способ решения задачи познанию истины или тормозит это познание". 149 "Не ясно ли, – продолжает он, – что лишь идя... путем различения предметов и их анализа, мы можем подойти к выяснению истинной природы этих вещей, что всякие иные пути, стремящиеся под предлогом кажущейся однородности явлений отмахнуться от реального их различия, представляют недопустимую методологическую ошибку... Доказывать, что инстинкты представляют собой только рефлексы, не более основательно, чем доказывать, что крыло бабочки, дракона, птицы и аэроплана суть явления одного и того же рода. Они действительно однородны в качестве приспособления к полету, но совершенно разнородны по существу. То же и рефлексы с инстинктами, явления эти, сточки зрения приспособленности, однородны: и те и другие наследственны, и те и другие нецелепонимательны. Но утверждать на основании частичных признаков сходства, что явления эти однородны по существу, полагать, что, изучив механизм рефлексов, мы можем познать инстинкты, то есть установить законы их развития и отношения к разумным способностям, законы их изменения и образования, – это так демонстративно расходится с фактами, что настаивать на противном едва ли основательно". 150

Вагнер поднимается здесь до диалектического понимания отношений между рефлексами и инстинктами (рефлексы и инстинкты и однородны, и неоднородны, однородны в одном и разнородны в другом). Выше мы отмечали, что сточки зрения Вагнера инстинкты (как и "разумные действия") имеют своим источником рефлексы. Он, таким образом, различает вопрос о происхождении инстинктов и разума (здесь он на позициях рефлекторной теории) и о сведении психических способностей к рефлексам (здесь он против механицизма рефлексологов). Эта трудная проблема постоянно возникает в истории психологии, оставляя верным диалектическое решение вопроса. Это единственный проход между Сциллой субъективизма и Харибдой механицизма (отказ от признания рефлекторного происхождения разума и инстинкта – союз с субъективизмом; сведение психики к рефлексам – союз с механицизмом).

Продолжая подчеркивать рефлекторное происхождение инстинктов, он еще раз оговаривает иной подход к их генезису, нежели тот, который был присущ исследователям, линейно располагавшим рефлекс, инстинкты и разумные способности, как у Г.Спенсера, Ч.Дарвина, Дж.Романеса: рефлекс – инстинкт – разум, или как у Д.Г.Льюиса и Ф.А.Пуше: рефлекс – разум – инстинкт (в последнем случае разум подвергается редукции). По Вагнеру, здесь наблюдается расхождение психических признаков:

Для понимания образования и изменения инстинктов он использует понятие видового шаблона. Инстинкты, по словам Вагнера, представляют не стереотипы, которые одинаково повторяются всеми особями вида, а способность, неустойчивую и колеблющуюся в определенных наследственно фиксированных пределах (шаблонах), для каждого вида своих. Понимание инстинкта как видового шаблона, который наследственно образуется на длинном пути филогенетической эволюции и который, однако, не является жестким стереотипом, привело Вагнера к выводу о роли индивидуальности, пластичности и вариабельности инстинктов, о причинах, вызывающих новообразования инстинктов. Он указывает, что, помимо генезиса путем мутаций (путь к образованию типически новых видов признаков), возможен генезис путем флуктуации. Последний лежит на путях приспособления к изменяющимся условиям.

Вагнер далек от представления о том, что особь может, к примеру, вить гнездо по-разному, по своему усмотрению, как полагали представители классической зоопсихологии. Инстинкт особи индивидуален в том смысле, что соответствует данному колебанию, или, лучше сказать, индивидуален в пределах видового шаблона (трафаретен для вида, индивидуален для особи). Совокупность колебаний инстинкта всех особей вида образует наследственно фиксированный шаблон с более или менее значительной амплитудой колебаний. Теория колебания инстинктов является ключом к выяснению генезиса новых признаков. Факты свидетельствуют, считал Вагнер, что в тех случаях, когда отклонение колебания от типа зайдет за пределы его шаблона, то оно становится в условия, при которых может положить начало возникновению новых признаков, если признак этот окажется полезным и даст некоторые преимущества и борьбе за существование (вследствие чего и будет поддержан естественным отбором).

Не могли не вызывать отрицательного отношения у Вагнера попытки отдельных физиологов, к которым относились в этот период некоторые павловские сотрудники (Г.П.Зеленый и др.), соединить метафизику с физиологией. Он писал, что физиологи, очутившись в чуждой им области отвлеченных соображений, нередко забираются в такую гущу метафизики, что можно лишь недоумевать над тем, как могут совмещаться в одном мозгу столь противоположные способы мышления.

Отрицательную реакцию вызвала у Вагнера трактовка зоопсихологии как науки сплошь антропоморфистской и субъективистской, разделявшаяся многими физиологами и самим Павловым. В этот период зоопсихолог для Павлова – тот, кто "хочет проникать в собачью душу", а всякое психологическое мышление есть "адетерминистическое рассуждение". В самом деле, в те годы, когда Павлов разрабатывал основные положения своего учения о физиологии высшей нервной деятельности, а Вагнер – биологические основания сравнительной психологии, И.А.Сикорский писал, как о чем-то само собой разумеющемся, об "эстетических чувствах" рыб, о "понимании музыки" у амфибий, об "интеллектуальных упражнениях" попугаев, о "чувстве благоговения у быков". Подобный антропоморфизм был в равной мере чужд как Павлову, так и Вагнеру.

Субъективные расхождения Павлова и Вагнера исторически объясняются трудностью решения многих философских проблем науки, и прежде всего проблемы детерминизма. В результате один из них (Вагнер) неправомерно связывал другого с чисто механистической физиологической школой, а другой (Павлов) так же неправомерно не делал никаких исключений для зоопсихологов, стоящих на антиантропоморфистских позициях.

Объективную общность позиций Павлова и Вагнера подметил еще Н.Н.Ланге. Критикуя психофизический параллелизм, или "параллелистический автоматизм", физиологов-механицистов, Н.Н.Ланге выдвинул аргументы, заимствованные из эволюционной психологии. Он указывал, что "параллелистический автоматизм" не может объяснить, каким образом и почему развилась психическая жизнь. Если эта жизнь не оказывает никакого влияния на организм и его движения, то теория эволюции оказывается неприменимой к психологии. "Эта психическая жизнь совершенно не нужна организму, он мог бы так же действовать и при полном отсутствии психики. Если же мы придаем психической жизни биологическую ценность, если в развитии ее видим эволюцию, то эта психика уже не может быть бесполезной для самосохранения организма". 151

В своей "Психологии" Ланге отделяет взгляды Павлова от механистической системы "старой физиологии" и показывает, имея в виду школу Павлова, что в "самой физиологии мы встречаем ныне стремление к расширению старых физиологических понятий до их широкого биологического значения. В частности, такой переработке подверглось понятие о рефлексе – этой основе чисто механического толкования движений животного". 152

Таким образом, Ланге уже тогда увидел, что механистическая концепция рефлекса, восходящая к Декарту, подвергается переработке в павловском учении об условных рефлексах. "Знаменитые исследования проф. Павлова относительно рефлекторного выделения слюны и желудочного сока, – пишет Ланге, – показали, какие разнообразные, в том числе и психические, факторы оказывают свое влияние на эти рефлексы. Прежнее упрощенное понятие о рефлексе как о процессе совершенно независимом от психики оказывается, в сущности, догматичным и недостаточным" 153 Ланге справедливо сближает Павлова не с физиологами-механицистами, а с биологами-эволюционистами.

Критикуя антропоморфизм и зооморфизм в сравнительной психологии, Вагнер разработал объективные методы изучения психической деятельности животных. Исходя из генетического родства животных форм, натуралист-психолог, по мнению Вагнера, должен сравнивать психические проявления данного вида с таковыми не у человека, а у ближайших в эволюционном ряду родственных форм, от которых это сравнение можно вести и далее. Основные зоопсихологические труды Вагнера построены на применении этого объективного метода и являются свидетельством его плодотворности.

Сравнительно-генетический подход к проблемам психологии вызвал непреходящий интерес к идеям и трудам В.А.Вагнера у Л.С.Выготского. Знакомство с неопубликованной перепиской этих двух ученых (к сожалению, письма Вагнера к Выготскому не сохранились, и об их содержании можно судить лишь по ответам последнего) свидетельствует об огромном влиянии, которое оказывал Вагнер на своего молодого коллегу.

Задавшись целью проследить происхождение и развитие психических функций, Выготский обращается к трудам Вагнера. Именно у него Выготский находит положение о признании "центральным для выяснения природы высших психических функций, их развития и распада", понятия "эволюции по чистым и смешанным линиям". Появление новой функции "по чистым линиям", то есть возникновение нового инстинкта, который оставляет неизменной всю прежде сложившуюся систему функций, – это основной закон эволюции животного мира. Развитие функций по смешанным линиям характеризуется не столько появлением нового, сколько изменением структуры всей прежде сложившейся психологической системы. В животном мире развитие по смешанным линиям крайне незначительно. Для человеческого же сознания и его развития, как показывают исследования человека и его высших психических функций, подчеркивает Выготский, на первом плане стоит не столько развитие каждой психической функции ("развитие по чистой линии"), сколько изменение межфункциональных связей, изменение господствующей взаимозависимости психической деятельности ребенка на каждой возрастной ступени. "Развитие сознание в целом заключается в изменении соотношения между отдельными частями и видами деятельности, в изменении соотношения между целым и частями". 154

Роль наследственности и среды в психическом развитии

Проблема развития личности и психики ребенка в 20-х и начале 30-х годов XX века входила в компетенцию педологии – науки о детях. В силу различных причин (политических, идеологических и др.) в середине 30-х годов произошел разгром педологии, начало которому положило постановление ЦК ВКП (б) от 4 июля 1936 года "О педологических извращениях в системе наркомпросов". Педология была объявлена лженаукой, а педологи лжеучеными.

Последствия уничтожения педологии надолго затормозили развитие психологической науки, ее теории и прикладных отраслей. 155

В газете "Правда" от 5 июля 1936 года можно было прочитать: "Контрреволюционные задачи педологии выражались в ее "главном" законе – фаталистической обусловленности судьбы детей биологическими и социальными факторами, влиянием наследственности и какой-то неизменной среды".

Этот подход получил дальнейшее развитие: "Антимарксистские утверждения педологов полностью совпадали с невежественной антиленинской "теорией отмирания школы", которая также игнорировала роль педагога и выдвигала решающим фактором обучения и воспитания влияние среды и наследственности". 156

Были ли основания обвинять педологию в признании фатальной роли наследственности и социальной среды для развития психики и личности ребенка и игнорирования роли школы?

Если в 20-е годы в некоторых работах педологов можно найти отдельные высказывания, позволяющие говорить о подобных ошибочных заключениях, то уже с начала 30-х годов нет каких-либо серьезных данных для утверждения такого рода. Более того, до 1936 года ведущие педологи подвергли критике ошибочные оценки роли наследственности и среды и предложили формулировки, которые в основном достаточно точно характеризуют факторы психического развития и не могут вызвать принципиальных возражений и в настоящее время.

С целью подтверждения предложенных нами выводов, мы считаем возможным дословно процитировать соответствующий раздел учебника "Педология", авторами которого были Г.А.Фортунатов и М.В.Соколов, "Роль наследственности и приобретенного в развитии ребенка" (написан Г.А.Фортунатовым в 1934-1935 годах, а книга вышла из печати в 1936 году). 157

Г.А. Фортунатов пишет:

"Перейдем к вопросу об основных закономерностях возрастного развития ребенка.

Прежде всего необходимо уяснить себе, чем это развитие определяется, какую роль в развитии ребенка играют наследственные задатки, какое влияние на развитие оказывает социальная среда.

На все эти вопросы представители различных научных направлений дают различные ответы; необходимо в них критически разобраться.

Многие западные ученые считают, что развитие ребенка целиком определяется его наследственностью. Согласно этой теории, все наиболее существенные качества человеческой личности заложены уже в зародышевых клетках родителей (в генах). Характерные свойства, таким образом, биологически предопределены. Конечно, не предполагается, что сложнейшие психические функции заключены в генах как какие-то готовые качества; имеются в виду только их задатки; но развитие личности понимается как самораскрытие, саморазвертывание этих задатков. Среда может способствовать этому саморазвитию или задерживать его, но внести сколько-нибудь существенные качественные изменения она якобы не может.

По этой теории, потребности, симпатии, интересы ребенка развиваются и формируются по таким же законам, как развивается яйцо.

Развитие цыпленка в яйце есть органический процесс, подчиненный чисто биологическим законам. Развитие личности в этом понимании является также процессом чисто биологического созревания.

Выше мы уже говорили о недопустимости такого отождествления. Ребенок является существом, живущим в созданной людьми среде; он неразрывно связан с этой средой семьей, детским садом, школой. Несомненно, что наследственностью нам даны некоторые задатки, но не может быть и речи об их самостоятельном, независимом от среды саморазвитии в заранее предопределенном направлении. В различных социальных условиях эти задатки могут не только развиваться в большей или меньшей степени; одни и те же наследственные задатки, например у двух однояйцевых близнецов, в разных условиях обучения и воспитания могут развиваться в разных направлениях и дать в конечном итоге разные качества.

Иной подход к этому вопросу мы видим в другом научном лагере. К этому лагерю принадлежит целый ряд буржуазных ученых; особенным распространением эта точка зрения пользовалась в советской педологии на ранних этапах ее развития. Заключается эта точка зрения в следующем.

Борясь против теорий об отрыве личности от социальной среды, против недооценки этой среды, многие советские педологи поставили вопрос диаметрально противоположно: среда в их понимании стала всесильной, ребенок же при рождении являлся как бы чистой доской. Что будет написано на этой доске – целиком ставилось в зависимость от среды. Все качества личности, за исключением того ничтожного багажа, с которым ребенок появляется на свет, целиком рассматривались как приобретенные, как прямой результат среды и воспитания; наследственные задатки совершенно не учитывались. Сам процесс развития рассматривался как процесс пассивного приспособления к окружающей среде. Ребенок как бы отражал в себе среду, рассматривался как простая копия, слепок со среды. Активность ребенка, его сознание, его меняющееся отношение к среде оставались в полном пренебрежении. Какова среда, таков и ребенок, при одинаковой среде и дети все должны быть одинаковыми – так короче всего можно сформулировать эту точку зрения.

Эта точка зрения казалась авторам оптимистической, так как она открывала широкий простор влияниям среды и воспитания. Очень легко, казалось, "на заказ" создавать желаемый тип ребенка, не встречая препятствий ни со стороны наследственных задатков, ни со стороны возрастных возможностей. Стиралось качественное отличие ребенка от взрослого; казалось, что из ребенка сразу можно сделать хорошего производственника и сознательного коммуниста – стоит только соответствующим образом его воспитать. По существу же такая постановка вопроса приводит к глубоко пессимистическим положениям: ребенок в сущности является покорной жертвой внешних сил и при плохих условиях воспитания неминуемо должен погибнуть; каким образом угнетение могло порождать борцов и революционеров – с этой точки зрения – становится непонятным.

В условиях нашей советской действительности переоценка роли среды и недоучет возрастных возможностей ребенка толкали на то, чтобы ставить себе неосуществимые воспитательные задачи. Пытались включать ребенка-дошкольника в выполнение промфинплана, найти ему место на производстве; возлагали на школьника чрезмерную общественную нагрузку и при этом игнорировали организованный учебный процесс, школу и т.п. Все это являлось практическим отражением неверных теоретических установок, и там и здесь не учитывалась школа.

Мы рассмотрели две противоположные теории, объясняющие значение среды и наследственности, социальных и биологических влияний в развитии ребенка. Обе оказались неприемлемыми. Нужно отметить и попытку создать из этих двух крайних точек зрения одну промежуточную. Попытка эта принадлежит немецкому ученому В.Штерну. "Если из двух противоположных точек зрения каждая может опереться на серьезные основания, то истина должна заключаться в соединении обеих", – говорит Штерн.

Штерн рассматривает наследственное и приобретенное в развитии ребенка как две силы, два фактора, противостоящие друг другу. Душевное развитие Штерн рассматривает "как результат конвергенции, схождения, скрещивания", то есть механического сцепления.

Нас никак не может удовлетворить и эта "промежуточная" точка зрения. Среда и наследственность не должны рассматриваться как две силы, действующие наличность независимо друг от друга; как образно говорит американский педолог Гезелл, развитие не есть "марионетка, управляемая дерганием двух ниточек". Развитие есть процесс, в котором социальное и биологическое диалектически неразрывны. Нельзя представлять себе влияния среды как внешние наслоения, из-под которых можно вышелушить внутреннее, неизменное биологическое ядро.

Наследственно обусловленные задатки человека непрерывно изменяются и преобразуются в процессе социального развития. Но и приобретенные качества строятся на известной биологической основе, без которой немыслимо было бы развитие. Каждая следующая ступень развития включает в себя все предыдущие и строится, таким образом, на непрерывно изменяющейся основе. Биологическое в его первоначальном чистом виде перестает существовать, оно подчинено социальному, изменено им, и выделить его "в чистом виде" не представляется возможным. Точно так же и влияния среды не являются простыми, механическими напластованиями. Среда направляет развитие, но одна и та же среда влияет по-разному, в зависимости от того, как ребенок ее воспринимает, осознает, как он научился действовать в этой среде на предшествующих стадиях своего развития и что он представляет собой в физическом отношении. Решающими во влияниях среды на развитие ребенка являются школа и школьный педагогический процесс".

Явно не требуется дополнительных пояснений для того, чтобы подчеркнуть тенденциозность и лживость обвинений педологии в фатализации наследственности и среды как факторов психического развития. Труды Л.С.Выготского, П.П.Блонского, М.Я.Басова, М.М.Рубинштейна, Г.А.Фортунатова, проходившие в 20-е годы "по разряду педологии", реализовали принцип развития психики и личности в последующие годы. Они образовали фундамент построения психологической теории.

Развитие психики и развитие личности.
Проблема ведущей деятельности

Проблема развития ребенка становится приоритетной для российской психологии начиная с 30-х годов. Однако общие теоретические аспекты возрастной психологии до сих пор остаются дискуссионными.

В традиционном подходе к этой проблеме не различалось развитие личности и развитие психики. Между тем подобно тому, как личность и психика являются не тождественными, хотя и находятся в единстве, так и развитие личности и развитие психики образуют единство, но не тождество (не случайно возможно словоупотребление "психика, сознание, самосознание личности", но, разумеется, не "личность психики, сознания, самосознания").

Так, аттракция (привлекательность субъекта для другого человека в условиях межличностного восприятия) трактуется в психологии как характеристика личности субъекта. Однако аттракция не может рассматриваться как характеристика его психики хотя бы потому, что он привлекателен для других и именно там, в психике этих людей, осознанно или неосознанно, складывается специфическое эмоциональное отношение к нему, как к привлекательному человеку, формируется соответствующая социальная установка. Для того чтобы изучить механизм аттракции, психолог должен принять во внимание особенности психики самого субъекта. Но это ничего не даст, если нам неизвестна ситуация, те реальные предметные отношения людей, в которых зарождается, проявляется и оценивается другими его привлекательность. Между тем эти реальные отношения складываются не во внутреннем пространстве его психики, а в межличностных связях, субъектом которых является человек как личность.

Самый изощренный, психологический анализ, обращенный исключительно к интраиндивидным, собственно психическим характеристикам человека, например к его мотивационно-потребностной сфере, не откроет для нас, почему он в одних сообществах оказывается привлекательной, а в других – отвратительной личностью. Для этого необходим психологический анализ этих сообществ, и это становится существенным условием понимания личности человека.

Признание того, что понятия "личность" и "психика" не могут при всем их единстве мыслиться как тождественные, не является очевидным. Начало методологическому рассмотрению идеи о тождестве личности и психики (сознания) содержится имплицитно в трудах некоторых психологов. Начало этому положил Э.В.Ильенков, который считал необходимым "искать разгадку "структуры личности" в пространстве вне органического тела индивида и именно поэтому, как ни парадоксально, во внутреннем пространстве личности. В этом пространстве сначала возникает человеческое отношение к другому индивиду (именно как реальное, чувственно-предметное, вещественно-осязаемое отношение, "внутри" тела человека никак не заложенное), чтобы затем – вследствие взаимного характера этого отношения – превратиться в то самое "отношение к самому себе", опосредствованное через отношение к "другому", которое и составляет суть личностной – специфически человеческой – природы индивида. Личность поэтому и рождается, возникает (а не проявляется!) в пространстве реального взаимодействия по меньшей мере двух индивидов, связанных между собой через вещи и вещественно-телесные действия с ними... Это именно реальное отношение, отношение двусторонне-активное, а не "отношение", как и каким оно представлено в системе самочувствий и самомнений одного из участников этого диалогического взаимодействия...".

"Личность не внутри "тела особи", а внутри "тела человека", которое к телу данной особи никак не сводится, не ограничивается его рамками..."

Итак, личность заключена не только внутри "тела особи", "внутри органического тела индивида", ее нельзя толковать как естественно-природное образование.

Можно в подробностях описать психические качества, процессы и состояния героя или злодея, но вне деяний, ими совершаемых, никто из них как личность перед нами не предстанет. Деяния же могут быть совершены только в сообществе людей, в реальных социальных отношениях, которые и творят, и сохраняют его как личность.

Теоретически недопустимое неразличение понятий "личность" и "психика" оказалось одной из основных причин деформации некоторых исходных принципов понимания движущих сил развития личности.

Л.С.Выготским (1930) была сформулирована идея социальной ситуации развития, "системы отношений между ребенком данного возраста и социальной действительностью как "исходного момента" для всех динамических изменений, происходящих в развитии стечение данного периода и определяющих целиком и полностью те формы и тот путь, следуя по которому ребенок приобретает новые и новые свойства личности".

Этот тезис Выготского принят как важнейший теоретический постулат концепции развития личности. В педагогической и возрастной психологии он не только никогда не опровергался, но и постоянно использовался как основополагающий (Л.И.Божович). Однако рядом с ним, а в дальнейшем фактически и вместо него в качестве исходного момента для объяснения динамических изменений в развитии фигурирует принцип "ведущего типа деятельности" (А.Н.Леонтьев, Д.Б. Эльконин, В.В.Давыдов и др.).

В.В.Давыдов считает, что "социальная ситуация развития – это прежде всего отношение ребенка к социальной действительности. Но именно такое отношение и реализуется посредством человеческой деятельности. Поэтому вполне правомерно в этом случае использовать термин "ведущая деятельность" как синоним термина "социальная ситуация развития"".

Между тем если отношение ребенка к социальной действительности, что, по Л.С.Выготскому, и есть "социальная ситуация развития", реализуется "посредством человеческой деятельности", то без некоторого насилия над логикой само оно, очевидно, не может быть обозначено как "ведущая деятельность".

Тот факт, что социальное отношение реализуется посредством деятельности, представляется бесспорным, но сколько-нибудь очевидной связи понятия "социальная ситуация развития" и понятия "ведущая деятельность", впервые сформулированного в 40-е годы А.Н.Леонтьевым, здесь пока не прослеживается.

Что же такое "ведущая деятельность" и какую роль она играет в развитии личности?

По А.Н.Леонтьеву, "ведущая деятельность – это такая деятельность, развитие которой обусловливает главнейшие изменения в психических процессах и психологических особенностях личности на данной стадии его развития". "Жизнь или деятельность в целом не складывается, однако, механически из отдельных видов деятельности. Одни виды деятельности являются на данном этапе ведущими и имеют большее значение для дальнейшего развития личности, другие – меньшее. Одни играют главную роль в развитии, другие – подчиненную".

Выдвижение на первый план психологии развития личности проблемы "ведущей деятельности" или "ведущего типа деятельности" имеет свои объективные причины, обусловленные "надсознательным" процессом формирования категориального и понятийного строя психологической науки. В период, когда закладывались основы советской психологической науки, детская психология имела достаточно четко выраженную когнитивную ориентацию, обусловленную освоением марксистских идей (теория отражения). Исключительный по своей значимости вклад в выяснение конкретных механизмов и закономерностей развития перцептивных, мнемических и интеллектуальных процессов внесли работавшие в то время психологи, изучавшие развитие высших психических функций: логическую память, воображение, понятийное мышление (Л.С.Выготский); память и мышление (П.П.Блонский, А.Н.Леонтьев, П.И.Зинченко, Л.В.Занков, А.А.Смирнов); мышление (С.Л.Рубинштейн, Г.С.Костюк, А.А.Люблинская, Н.А.Менчинская, Л.А.Венгер и др.); интеллект и речь (А.Р.Лурия); способности (Б.М.Теплов, Н.С.Лейтес); внимание (Н.Ф.Добрынин); восприятие (Б.Г.Ананьев, А.В.Запорожец, В.П.Зинченко); учебную деятельность (Д.Б.Эльконин, В.В.Давыдов) и т.д. Совершенно очевидно, что теория развития психики затачивалась на оселке экспериментального исследования именно когнитивных процессов.

Значение воли и аффекта никто не отрицал, но их теоретико-эмпирическое изучение не могло идти ни в какое сравнение с масштабом изучения познавательной деятельности. Тем более, на протяжении многих лет (30-60-е годы) в тени оставались социально-психологические аспекты изучения развития личности.

Предложенное А.Н.Леонтьевым понимание личности как системного социального качества индивида (1975) осваивается психологией лишь в 80-е годы и фактически не резонирует в возрастной психологии, хотя для этого были возможности уже после первой публикации его статей в журнале "Вопросы философии" (1972, 1974), ставших основой для написания соответствующих глав книги "Деятельность. Сознание. Личность". Не была осмыслена для разработки теории возрастного развития личности важнейшая и весьма конструктивная идея А.Н.Леонтьева о том, что "многообразные деятельности субъекта пересекаются между собой и связываются в узлы объективными общественными по своей природе отношениями, в которые он необходимо вступает. Эти узлы, их иерархия и образуют тот "таинственный" центр "личности", который мы называем "Я"; иначе говоря, центр этот лежит не в индивиде, не за поверхностью его кожи, а в его бытии".

Таковы объективные причины невольной подмены понятий, а по существу, последовательного сведения развития личности к развитию психики, а развития психики – к развитию перцептивных, мнемических и интеллектуальных процессов.

В этом контексте становится понятным выдвижение на первый план в качестве основного фактора развития "ведущего типа деятельности". Действительно, для формирования когнитивных процессов основным фактором ("ведущим типом деятельности"), обусловливающим развитие в дошкольном возрасте, является преимущественно игровая деятельность, в которой формируются воображение и символическая функция, обостряется внимание, а в школьном возрасте (от первого класса до последнего, а не только в начальной школе) учебная деятельность, связанная с усвоением понятий, навыков и умений, оперированием с ними (обучение ведет за собой развитие, по Л.С.Выготскому). Конечно, если свести развитие личности к развитию психики, а последнее – к развитию когнитивных процессов, то в результате этой двойной редукции можно было обозначить, как это и зафиксировано в психолого-педагогической литературе, игру и учение как "ведущие типы деятельности" для развития целостной человеческой личности. Но теоретическая несостоятельность подобного подхода, приобретшего характер истины, не требующей доказательств, слишком очевидна.

Детская психология не располагает никакими экспериментальными доказательствами того, что можно выделить один тип деятельности как ведущий для развития личности на каждом возрастном этапе, например в дошкольном возрасте или в трех школьных возрастах. Для получения убедительных доказательств было необходимо провести ряд специальных экспериментальных процедур и значительное количество исследований внутри каждого возрастного периода, имеющих своим предметом сравнение (по "горизонтали" – возрастного среза и по "вертикали" – возрастного развития) реальной значимости каждого из многочисленных типов деятельности, в которые вовлечены дети, для развития их личности. Масштабы и методические трудности решения такой задачи превосходят возможности воображения исследователя.

В результате доказательства были заменены утверждениями, субъективный характер которых легко обнаруживается при простом их сопоставлении. Так, например, в качестве ведущей деятельности для дошкольного возраста была названа игровая деятельность (А.Н.Леонтьев, Д.Б.Эльконин, В.В.Давыдов), общение (М.И.Лисина), детское художественное творчество (М.С.Каган), для подросткового возраста – интимно-личное общение (Д.Б.Эльконин), учебная деятельность (Д.Б.Эльконин, А.Коссаковски), познание, переходящее в ценностно-ориентационную деятельность (М.С.Каган).

В теоретическом плане необходимо вернуться к исходному для психологии понятию Л.С.Выготского "социальная ситуация развития", не подменяя его понятием "ведущий тип деятельности". Определяющим развитие личности является деятельностно-опосредствованный тип взаимоотношений, складывающийся у нее с референтными, находящимися на различных уровнях развития в этот период группами и лицами, и взаимосвязями деятельностей, которые задают эти референтные группы, общением в них, а не монополия "ведущего типа деятельности" (предметно-манипулятивной или игровой, или учебной и т.д.). (См. главу 11 "Категория общения".)

Это конкретизирует и на экспериментальном материале подтверждает с позиций деятельностного подхода к личности положение Л.С.Выготского о "социальной ситуации развития как отношении между ребенком и социальной средой". Отношения у одних, к примеру, подростков могут опосредствоваться учебной деятельностью в классе, спортивной – в волейбольной команде, у других, напротив, противоправной деятельностью в криминальной "группировке". А.Г.Асмолов считает, что "деятельность определяет личность, но личность выбирает ту деятельность, которая ее определяет". И далее: "...ведущие деятельности не даны ему (подростку. – А.П.), а заданы конкретной социальной ситуацией развития, в которой совершается его жизнь".

Итак, следует различать два подхода к развитию личности. Первый, собственно психологический – что уже есть у развивающейся личности и что может быть в ней сформировано в данной конкретной социальной ситуации развития. В рамках этого подхода понятно, что в пределах одного и того же возраста различные по типу деятельности не даны изначально личности в тот или иной период, а активно выбраны ею в группах, различающихся между собой по уровню развития. Второй, собственно педагогический подход – что и как должно быть сформировано в личности, чтобы она отвечала социальным требованиям. В рамках этого подхода некоторая социально-одобряемая деятельность всегда выступает как: ведущая для развития личности, опосредствуя ее отношения с социальной средой, общение с окружающими, конституируя "социальную ситуацию развития". Однако это не будет один "ведущий тип деятельности" для каждого возраста.

Развитие личности не может и не должно на каждом возрастном этапе определяться всего лишь одним "ведущим типом деятельности". В подростковом и раннем юношеском возрасте развитие интеллекта обеспечивается учебной деятельностью, и для этой цели она является ведущей; социальная активность задается деятельностью, обеспечивающей адаптацию в различающихся группах; физическое совершенство – спортивной деятельностью; нравственное развитие – взаимодействием с референтными лицами, дающими возможность подростку осваивать образцы поведения. Очевидно, что чем больше расширяются социальные связи, тем более они перекрещиваются между собой.

Задача развития личности не предполагает необходимости для того или иного возрастного периода и соответственно для каждого ребенка данной возрастной группы выделить одну-единственную ведущую деятельность как личностнообразующую, оставив за другими роль ее сателлитов. В противном случае нельзя не опасаться, что будет происходить однобокое формирование личности, что возникнет некая гипертрофия одной из ее сторон, тормозящая развитие и противоречащая ее гармонизации.

В качестве личностнообразующей ведущей деятельности на каждом возрастном этапе необходимо сформировать комплексную многоплановую деятельность или, точнее, динамическую систему деятельностей, каждая из которых решает свою специальную задачу, отвечающую социальным ожиданиями, и в которой нет оснований выделять ведущие или же ведомые компоненты.

Все сказанное уже имплицитно содержит отрицание предложенной Д.Б.Элькониным возрастной периодизации, основанной на поочередной смене "ведущих деятельностей", якобы в одном возрастном периоде обеспечивающих преимущественное развитие мотивационно-потребностной сферы, а на сменяющем его этапе – операционно-технический.

Эта гипотеза еще в 1979 году была подвергнута критике Г.Д.Шмидтом, писавшим: "...обе эти сферы нельзя описать однозначно ни количественно, ни качественно, если трактовать их как гетерогенные. Кривая в публикации Эльконина ложно представляет подобную возможность, которой не существует. Упомянутая выше смена доминирований, положенная в основу модели, объективно не прослеживается". В самом деле, каковы основания для того, чтобы считать, что целостность личности может быть настолько фундаментально расчленена, чтобы одна ее сторона на три-четыре года доминировала и тянула за собой другую? Никаких экспериментальных подтверждений для этого не нашлось, да и не могло быть найдено. Тем не менее, на протяжении ряда лет концепция возрастной периодизации Д.Б.Эльконина была, по существу, единственной и развернутой критики не встречала, более того, приобрела характер аксиомы возрастной психологии.

А.Н.Леонтьев в свою очередь подчеркивал, что развитие не является независимым от конкретно-исторических условий, в которых оно протекает, от "реального места, которое ребенок занимает в системе общественных отношений". Им был поставлен вопрос о связи между изменениями этого места и изменениями ведущей деятельности ребенка. Он отмечал, что в ходе развития прежнее место, занимаемое ребенком в окружающем его мире человеческих отношений, начинает сознаваться им как не соответствующее его возможностям и он старается изменить его. При этом якобы возникает открытое противоречие между образом жизни ребенка и его возможностями, уже опередившими этот образ жизни. В соответствии с этим его деятельность перестраивается. Тем самым совершается переход к новой стадии развития его психической жизни. В качестве примера приводилось явление "перерастания" ребенком своего дошкольного детства. Указывалось, таким образом, что переход из стадии дошкольного возраста в школьную определяется внутренними закономерностями развития. Следовательно, предполагалось, что возможности, которые предоставляла игра как ведущая деятельность для развития ребенка, будто бы исчерпываются и спонтанно происходит переход к следующему виду деятельности – учению. Ребенок занимает новое место в системе общественных отношений – уже в школе, – тем самым входя в новую возрастную стадию. "...Проходит некоторое время, знания ребенка расширяются, увеличиваются его умения, растут его силы, и в результате деятельность в детском саду теряет для него прежний смысл и он все больше "выпадает" из жизни детского сада". Все это порождает, отмечает А.Н.Леонтьев, так называемый кризис семи лет. "Если ребенок останется еще на целый год вне школы, а в семье на него по-прежнему будут смотреть как на малыша, то этот кризис может обостриться чрезвычайно".

Подобное понимание детерминации переходов ребенка от одной возрастной стадии к другой и от предшествующей "ведущей деятельности" к последующим можно было бы понять, если придерживаться трактовки процесса развития личности как заведомо независимого от конкретно-исторических условий его протекания и разыгрывающегося лишь во внутреннем пространстве мира индивида. Однако нельзя не принимать во внимание факт объективно обусловленного изменения места ребенка в окружающем мире, которое происходит безотносительно к тому, исчерпала или нет свои возможности ведущая деятельность на предыдущем этапе развития.

Следует напомнить, что, к примеру, в 30-е годы обучение в школе начиналось не с шести-семи лет, как сейчас, а с восьми лет. Дети, таким образом, задерживались в детском саду по сравнению с их нынешними сверстниками. Порождало ли именно это обстоятельство "кризис семи лет", да и был ли он? Более чем сомнительно.

Переход на следующую возрастную стадию не является спонтанным. Он детерминирован задачами и требованиями, вытекающими из особенностей социально-экономического развития страны. Это стимулирует активность педагогической подготовки ребенка к выполнению обязательных для него задач и требований, и прежде всего к формированию целенаправленной мотивации. Ее сущность может быть обозначена словами: "Хочу быть школьником!"

Не исключено (хотя подтверждение этому потребовало бы специального психологического исследования), что дети и после семи лет играли бы в детском саду, не помышляя о школе и не испытывая состояния душевного кризиса, если бы общество посредством системы педагогических воздействий не формировало у них соответствующую мотивацию, не готовило бы их к вхождению в новую возрастную стадию и не настаивало бы на необходимости такого перехода.

Именно многоплановая, а не одна, провозглашенная в качестве доминирующей, деятельность оказывается ведущей на каждом возрастном этапе и готовит развивающуюся личность к новым этапам (интеграция на предыдущем этапе обеспечивает быстрое и успешное прохождение адаптации на последующем витке развития). Переход в каждый новый возрастной период обусловлен объективными общественно-историческими условиями, общей "социальной ситуацией развития" детства, а не истощением возможностей, которыми обладала деятельность на предыдущем этапе, и не фактом "перерастания" ее ребенком. Только после перехода на новую возрастную стадию вновь запускается самодвижение развития, происходит переход количественных накоплений в качественные изменения структуры развивающейся личности. В этом и выступают специфические для развития "перерывы непрерывности".

Рассматривая вопрос о соотношении развития психики и развития личности, мы исходим не только из того, что при единстве этих процессов они не являются тождественными. Хотя процесс развития психики является важнейшим компонентом, стороной, аспектом развития личности человека, им развитие последней не исчерпывается. Изменение статуса личности, обретение престижа и авторитета, вхождение в новые социальные роли, возникновение или исчезновение ее привлекательности не могут быть описаны как стороны развития психики и не могут быть сведены к ним.

Поэтому периодизация развития в онтогенезе – это прежде всего периодизация развития личности как метапсихологической категории. Развитие психики, а следовательно, и его периодизация являются стороной, хотя и важнейшей, развития личности. Существует противоположный подход к теоретическому решению этой проблемы.

В.В.Давыдов в отличие от А.В.Петровского, чьи взгляды на процесс развития личности были изложены выше, считает, что "развитие личности – это не какой-либо самостоятельный процесс. Оно включено в общее психическое развитие ребенка, поэтому развитие личности и не имеет какой-либо самостоятельной периодизации".

Историзм в анализе проблемы ведущей деятельности

Решение сегодняшних теоретических споров тесно связано с обращением к истории психологии. (См. главу 2 "Историзм теоретико-психологического анализа".) Следует различать устойчивую и плодотворную традицию психологической мысли (применительно к рассматриваемой проблеме: идею "социальной ситуации развития", "зоны ближайшего развития", "сензитивных периодов" Л.С.Выготского, "деятельностного подхода к развитию психики" А.Н.Леонтьева, "формирования способностей в деятельности" Б.М.Теплова и др.) и стереотипы, некритически усвоенные психологическим сообществом и сложившиеся под влиянием недостаточно обоснованных подходов, отражавших ситуативные высказывания отдельных, в том числе и видных, ученых. Теоретический анализ обязан расставить все по местам, как бы ни было трудно расставаться с привычными представлениями и формулами и какие бы имена при этом ни были бы упомянуты.

Необходимо с вниманием отнестись к высказанным в разное время критическим соображениям по поводу предмета сегодняшних дискуссий, особенно если вопрос не "закрыт", а критические замечания не привели к научной саморефлексии.

Так случилось и с критикой по поводу понятия "ведущий тип деятельности", сформулированного А.Н.Леонтьевым. Уже в 1946 году во втором издании "Основ общей психологии" С.Л.Рубинштейн выражает сомнение по поводу тезиса об игре как ведущей форме деятельности в развитии ребенка-дошкольника: "...является ли игровая деятельность, входящая несомненно как существенный компонент в образ жизни ребенка-дошкольника, самой основой его образа жизни и определяет ли она в конечном счете самый стержень личности ребенка как общественного существа? Вопреки общепринятой точке зрения мы склонны, не отрицая, конечно, значения игры, искать определяющие для формирования личности как общественного существа компоненты его образа жизни и в неигровой повседневной бытовой деятельности ребенка, направленной на овладение правилами поведения и включения в жизнь коллектива".

Д.Б.Эльконин в своей книге "Психология игры" приводит эту цитату С.Л.Рубинштейна, но не обсуждает и не опровергает ее. В 1978 году Н.С.Лейтес писал: "Подход к проблемам возрастного развития с точки зрения "ведущей деятельности" применяется еще в слишком общем виде, происходит, например, отождествление ее с каким-нибудь из таких глобальных подразделений видов деятельности, как игра, учение, труд (в последнее время к ним добавляют и общение как вид деятельности).

В результате недостаточно внимания уделяется тем внутренним предпосылкам своеобразия деятельности, которые отличают каждый возрастной период... Вероятно, главное состоит не столько в вопросе о том, в игре ли, учении, общении или труде развивается по преимуществу личность в данном возрасте (да и всегда ли можно разграничивать и тем более противопоставлять значение таких видов деятельности?), сколько в выяснении более конкретных психологических характеристик деятельности и самих свойств личности ребенка на разных возрастных этапах".

Эти (и им подобные) справедливые замечания долго не принимались во внимание и не были использованы в целях преодоления стереотипов нашего мышления.

Автор настоящей главы подчеркивает, что он не в меньшей мере, чем другие психологи, был ориентирован на концепцию ведущего типа деятельности и только в 1984 году дал ее критический анализ. Отношение к этой концепции, насколько можно судить, постепенно менялось.

Нарушением принципа историзма в теоретико-психологическом анализе было бы игнорирование трансформации взглядов ученых, реально происходящей на протяжении многих лет их активной работы. Это в полной мере относится к воззрениям А.Н.Леонтьева, идеи которого оказались исходным пунктом для постановки проблемы "ведущего типа деятельности". После 1945 года сам А.Н.Леонтьев в новых трудах, посвященных проблеме развития психики и личности, больше не возвращается к представлениям о "ведущем типе деятельности", хотя и не отказывается от воспроизведения этих ранних статей в своих книгах, суммирующих работы разных лет. Возникающий в этой связи вопрос о том, является ли гипотеза о "ведущей деятельности" его принципиальной позицией, которой он придерживался до конца жизни, или же реликтом его творческой биографии, может быть решен историком психологии только в условиях глубокого изучения его научного творчества и обстоятельств жизненного пути. Во всяком случае, в его последней и, по существу, итоговой фундаментальной работе "Деятельность. Сознание. Личность" эта идея не только не прослеживается, но и вообще не фигурирует. В ней упомянута лишь идея Д.Б.Эльконина о чередовании фаз развития.

Между тем замысел и содержание книги многократно открывали для автора возможность обращения к ней (это в особенности относится к одному и важнейших разделов книги – "Формирование личности"). "Изучение процесса объединения, связывания деятельностей субъекта, в результате которого формируется его личность, представляет собой капитальную задачу психологического исследования", – пишет А.Н.Леонтьев, намечая пути исследования развития личности.

Очевидно, что необходима серьезная теоретическая работа специалистов в области возрастной, педагогической и социальной психологии, нацеленная на содержательный пересмотр многих укоренившихся, но недостаточно, а иногда и вовсе не обоснованных положений, на которых на протяжении длительного времени базировались психологические концепции развития личности. При этом следует избегать излишней категоричности суждений, впрочем, не в меньшей мере, чем это следовало делать, когда эти положения вводились в научный оборот. Специальной и при этом важнейшей задачей остается разработка и внедрение новых концепций развития личности и в их составе концепций развития психики. Последние должны быть ориентированы на формирование не только перцептивных, мнемических и интеллектуальных, но и эмоциональных процессов, а также воли, что хотя и не исчерпывает проблематику развития личности, но составляет ее важную часть.

В разных по уровню развития группах ведущими временно или постоянно оказываются весьма различающиеся по содержанию, интенсивности и социальной ценности типы деятельности. Это полностью размывает представление о "ведущем типе деятельности" как основании периодизации развития личности.

Личностно-образующим началом на каждом возрастном этапе становится комплекс взаимозависимых деятельностей, а недоминирование одного типа деятельности, преимущественно ответственного за успешное достижение целей развития. Между тем у каждого индивида в результате психологического анализа может быть выделен присущий именно ему ведущий тип деятельности, позволяющий отличать его от многих других.

Общий вывод, который может быть сделан в результате рассмотрения вопроса, обозначенного в названии раздела, состоит в том, что нельзя указать один, раз навсегда данный, фиксированный для каждого возрастного периода "ведущий тип деятельности".

Социально-психологическая концепция развития личности

А.В.Петровским и 1984 году была предложена психологическая концепция развития личности и возрастной периодизации, рассматривающая процесс развития личности как подчиненный закономерности единства непрерывности и прерывности. Непрерывность в развитии личности как системы выражает относительную устойчивость ее переходов от одной фазы к другой в данной для нее референтной общности. Прерывность характеризует качественные изменения, порождаемые особенностями включения личности в новые конкретно-исторические условия. Последние связаны с действием факторов, относящихся к ее взаимодействию с "соседними" системами, в данном случае с принятой в обществе системой образования. Это определяет конкретную форму протекания процесса развития личности. Единство непрерывности и прерывности обеспечивает целостность процесса развития личности.

Таким образом, возникает возможность выделения двух типов закономерностей возрастного развития личности. Первый тип психологических закономерностей развития личности. Источником здесь выступает противоречие между потребностью индивида в персонализации (потребность быть личностью) и объективной заинтересованностью референтных для него общностей принимать лишь те проявления индивидуальности, которые соответствуют задачам, нормам, ценностям. Это обусловливает становление личности как в результате вхождения в новые для человека группы, выступающие в качестве институтов его социализации (например, семья, детский сад, школа, воинское подразделение), так и вследствие изменения его социальной позиции внутри относительно стабильной группы. Переходы личности на новые этапы развития в этих условиях не определяются теми психологическими закономерностями, которые выражали бы моменты самодвижения развивающейся личности.

Второй тип закономерностей развития личности. В этом случае личностное развитие детерминировано извне включением индивида в тот или иной институт социализации или же обусловлено объективными изменениями внутри этого института. Так, школьный возраст как стадия развития личности возникает в связи с тем, что общество конструирует соответствующую систему образования, где школа является одной из "ступеней" образовательной лестницы.

Признание того, что существует два типа закономерностей, определяющих развитие личности, разрушает традиционные представления об одном, якобы единственном, основании детерминации перехода ребенка на новую стадию развития, к примеру, утверждение, что переход из дошкольного детства в школьный возраст, носит спонтанный характер, является дискуссионным и более чем сомнительным.

Отсутствие общепринятой психологической концепции личности не могло не сказаться на разработке теории развития личности – богатство эмпирических исследований в возрастной психологии само по себе не могло обеспечить интегрирование представлений о личности как некотором едином целом.

Очевидное несовпадение, не тождественность понятий "индивид" и "личность", как и понятий "психическое развитие" и "развитие личности", при всем их единстве подсказывает необходимость выделения особого процесса формирования личности. Личность выступает как предпосылка и результат изменений, которые производит субъект своей деятельностью в мотивационно-смысловых образованиях взаимодействующих с ним людей и в себе самом "как другом".

К примеру, такая весомая характеристика личности, как ее "авторитетность", складывается в системе межиндивидных отношений и в зависимости от уровня развития группы проявляется в одних общностях как жесткий авторитаризм, реализация прав сильного, как "авторитет власти", а в других, высокоразвитых группах, – как демократическая "власть авторитета". Здесь личностное выступает как групповое, групповое как личностное (интериндивидная атрибуция личности). В рамках метаиндивидной характеристики личности авторитетность – это признание за индивидом права принимать значимые для других решения в значимых обстоятельствах, результат того "вклада", который он внес своей деятельностью в их личностные смыслы, В низкоразвитых группах – это следствие конформности ее членов, в группах типа коллектива – это результат самоопределения личности. Таким образом, в коллективе авторитетность – это идеальная представленность субъекта прежде всего в других (он может иной раз не знать о степени своей авторитетности) и только в связи с этим в самом субъекте. Наконец, во внутреннем пространстве личности субъекта – это симптомокомплекс психических качеств. В одном случае – своеволие, жестокость, завышенная самооценка, нетерпимость к критике, в другом – принципиальность, высокий интеллект, доброжелательность, разумная требовательность и т.д. (интраиндивидная атрибуция личности). Если принимать этот принцип рассмотрения, то очевидна несводимость развития личности индивида к развитию его психики.

Процесс развития личности, таким образом, не может быть сведен к суммации развития познавательных, эмоциональных и волевых компонентов, характеризующих индивидуальность человека, хотя и неотделим от них. Еще меньше у нас оснований выдвигать один из этих компонентов, а именно познавательную сферу, в качестве совокупности эмпирических референтов развития личности (когнитивная ориентация в понимании сущности и характера развития личности явно преобладала).

Наиболее фундаментальная и развернутая концепция психического развития, ориентированная на становление как когнитивных, так мотивационных образующих психики, принадлежит Д.Б.Эльконину, который, как уже было показано выше, разделяет психическое развитие на эпохи, состоящие из закономерно связанных между собой двух периодов. Внутри каждой первый период характеризуется усвоением задач и развитием мотивационно-потребностной стороны деятельности, а второй – усвоением способов деятельности. При этом каждому периоду соответствует ведущая деятельность : непосредственно-эмоциональное общение (от рождения до 1 года), предметно-манипулятивная деятельность (от 1 года до 3 лет), сюжетно-ролевая игра (от 3 до 7 лет), учеба (от 7 до 12 лет) интимно-личное общение (от 12 до 15 лет), учебно-профессиональная деятельность (от 15 до 17 лет). Концепция возрастной периодизации Д.Б.Эльконина достаточно полно освещена и позитивно оценена в психологической литературе последних лет.

Однако целый ряд вопросов, относящихся к возможности понять в свете этой концепции проблему развития человеческой личности, требует серьезных пояснений. В качестве примера возьмем одну эпоху – детство – и два периода – дошкольное и школьное детство.

Нет особых сомнений в том, что сюжетно-ролевая игра имеет большое значение для дошкольников и что в ней моделируются отношения между людьми, отрабатываются навыки, развиваются и обостряются внимание, память и воображение. Одним словом, важность игры дошкольника для развития его психики, подчеркнутая еще Л.С.Выготским, не требует новых доказательств. Однако трудно предположить, что в дошкольном возрасте возникает уникальная и маловероятная ситуация (никогда не имевшая места и никогда более не повторяющаяся в биографии человека), когда не его реальные поступки обозначают его личность, а изображение чужих поступков. Для формирования личности необходимо усвоение образцов поведения (действий, ценностей, норм и т.п.), носителем и передатчиком которых, особенно на ранних стадиях онтогенеза, может быть только взрослый. А с ним ребенок вступает чаще всего отнюдь не в игровые, а во вполне реальные жизненные связи и отношения. Исходя из предположения, согласно которому главным образом игра в дошкольном возрасте обладает личностно-образующим потенциалом, трудно понять воспитательную роль семьи, общественных групп, отношений, складывающихся между взрослыми и детьми, и в большинстве случаев также являющихся вполне реальными, опосредствованными содержанием той деятельности, вокруг которой они формируются. Самым референтным для ребенка лицам (родителям, воспитательницам детсада) личность ребенка открывается именно через его деяния, а не через исполнение ролей в игре. На это существенное обстоятельство обратил внимание В.А. Петровский.

Играя в доктора, дошкольник моделирует поведение врача (щупает пульс, просит показать язык и т.д.), но важнейшие личностные качества, связанные с гуманностью и действенной идентификацией с другими, формируются и проявляются, когда он заботливо ухаживает за больной бабушкой, то есть в реальной жизненной ситуации, где индивид выступает как субъект системы межличностных отношений, опосредствованных реальной деятельностью, в данном случае помощью больному.

Л.С.Выготский сформулировал фундаментальную идею, указав, что обучение "забегает вперед" развитию, опережает и ведет его. В этом отношении обучение, взятое и самом широком смысле этого слова, всегда остается "ведущим"; осуществляется ли развитие человека в игре, учебе или труде, имеем ли дело с дошкольником, школьником или взрослым человеком. И нельзя представить себе, что на каком-то возрастном этапе эта закономерность действует, а на каком-то утрачивает свою силу. Разумеется, учебная деятельность является главенствующей для младшего школьника – именно она детерминирует развитие мышления, памяти, внимания и т.д. Однако, будучи обусловлена требованиями общества, она остается (скажем сразу, в комплексе со многими другими) ведущей для него, по меньшей мере вплоть до окончания школы. Между тем, если верить общепринятой в недавнем прошлом схеме периодизации, для двенадцатилетнего возраста она утрачивает свою ведущую роль и уступает место интимно-личному общению. Впрочем, это можно понять так: сохраняя свое объективное значение, она именно в двенадцать лет лишается для школьника личностного смысла. Так ли это? Где этому доказательства? Всегда ли это происходит? Ответа на это нет.

Резюмируя, позволим себе сделать некоторые выводы:

1. Исходя из представления о детерминации развития личности деятельностью, которая осуществляется в конкретной социальной ситуации развития, принятая периодизация пытается неправомерно закрепить за каждым возрастным периодом одну раз и навсегда данную ведущую деятельность, хотя и признавая при этом наличие других деятельностей.
2. Л.С.Выготский выдвинул, безусловно, справедливое положение о ведущем значении обучения для умственного развития детей школьного возраста. Речь здесь шла главным образом о развитии когнитивных процессов, история формирования которых постоянно находилась в центре его внимания. Однако из этого не следует, что именно учебная деятельность служит детерминантой (единственной или, во всяком случае, "ведущей") для развития личности в младшем школьном возрасте, и отсюда тем более не вытекает, что она перестает быть таковой на грани подросткового возраста. В ходе усвоения школьных предметов у учащегося продолжает развиваться мировоззрение, образующее фундамент развития личности, именно в старшем школьном возрасте этот процесс протекает с наибольшей полнотой и эффективностью, а следовательно, интенсифицируется развитие личности.
3. Если допустить, что предметно-манипулятивная деятельность (в раннем возрасте), сюжетно-ролевая игра (у дошкольников), учебная деятельность (у младшего школьника) являются ведущими факторами развития психики, то, как это было показано выше, у нас нет оснований согласиться с тем, что они являются ведущими для развития личности. Напротив, интимно-личностное общение (не говоря об общественно полезной деятельности), являясь на пороге зрелости факторами развития личности, вряд ли играют фактически более важную роль для развития, к примеру, когнитивных процессов, чем та же учебная деятельность, и в этом аспекте не могут быть интерпретированы как ведущие. Таким образом, в принятой и ставшей хрестоматийной концепции возрастной периодизации объективно происходит смешение этапов развития психики и этапов развития личности, объясняющееся реальной трудностью теоретического расчленения проблемы развития психики индивида и развития его личности.

   Примечательно, что уже в написанной Д.Б.Элькониным совместно с А.Коссаковски главе в книге "Педагогика" для всех трех, а не для одного младшего периода школьного возраста в качестве "ведущей" указывается "учебная деятельность", стоящая ближе к исходной позиции Л.С.Выготского. Однако если иметь в виду периодизацию развития личности и характеристику, которую получают в этой работе "основные новообразования в структуре личности и в формировании отдельных психических процессов", то нельзя не согласиться с соображениями В.Ф.Моргуна и Н.Ю.Ткачевой: "Что касается ведущих деятельностей, то все три периода школьного детства характеризуются одной и той же деятельностью – учебной, то есть этот критерий остается неизменным в трех периодах, в то время как личность несомненно развивается. Выделенные Д.Б.Элькониным и А.Коссаковски основные новообразования (по 5-7 в каждом периоде) действительно реально существуют, но, во-первых, большинство из них относится к личностным, и лишь одно из новообразований каждого периода можно отнести к развитию психических процессов. Во-вторых, принцип выделения новообразований явно не указывается. В-третьих, они должны быть как-то иерархизированы, например, по степени важности".

   К сожалению, Д.Б.Эльконин не дал объяснений причин, по которым он отказался от признания "интимно-личностного общения" ведущей деятельностью подросткового периода. Между тем этот фактически имеющий место отказ, если принять во внимание его гипотезу о "периодичности процессов психического развития", должен означать признание того, что на протяжении всего школьного возраста происходит преимущественное развитие детей в "операционно-технической деятельности" (в системе "ребенок – общественный предмет", а не в деятельности, рассматриваемой в системе "ребенок – общественный взрослый", то есть "ребенок-родители", "ребенок-учитель"). Трудно представить себе, что развитие у детей "мотивационно-потребностной сферы" в деятельности, относящейся к системе "ребенок – взрослый", имеет второстепенное, не ведущее значение во все годы обучения в школе, идет ли речь о психическом развитии ребенка или, тем более, о его развитии как личности.

4. Следует различать собственно психологический подход к развитию личности и строящуюся на его основе периодизацию возрастных этапов и собственно педагогический подход к последовательному вычленению социально обусловленных задач формирования личности на этапах онтогенеза.

   Первый из них ориентирован на то, что реально обнаруживает психологическое исследование на ступенях возрастного развития в соответствующих конкретно-исторических условиях, что есть ("здесь и теперь") и что может быть в развивающейся личности в условиях целенаправленных воспитательных воздействий. Второй – на то, что и как должно быть сформировано в личности, чтобы она отвечала всем требованиям, предъявленным к ней обществом на данной возрастной стадии. Именно второй, собственно педагогический, подход позволяет построить иерархию деятельностей, которые на последовательно сменяющихся этапах онтогенеза должны выступать как ведущие для успешного решения задач обучения и воспитания. Значение такого подхода трудно переоценить. Вместе с тем существует опасность смешения обоих подходов, что в отдельных случаях может вести к подмене действительного желаемым. Складывается впечатление, что определенную роль здесь играют чисто терминологические недоразумения. Термин "формирование личности" имеет двоякое значение: 1) "формирование личности" как ее развитие, его процесс и результат; 2) "формирование личности" как ее целенаправленное воспитание (если можно так сказать, "формирование", "формовка", "проектирование", "лепка" и т.д.). Само собой разумеется, если утверждается, к примеру, что для формирования личности подростка ведущей является "общественно полезная деятельность", то это отвечает второму (собственно педагогическому) значению термина "формирование".

   В так называемом формирующем психолого-педагогическом эксперименте позиции педагога и психолога совмещаются. Однако при этом не следует стирать разницу между тем, что и как следует сформировать (проектирование личности) психологу как педагогу (цели воспитания задаются, как известно, не психологией, а обществом) и что должен исследовать педагог как психолог, выясняя, что было и что стало в структуре развивающейся личности результатом педагогического воздействия.

Общий вывод, который как минимум мог бы быть сделан на основе изложенного, – необходимость различать образующие единство, но не совпадающие процессы развития психики и личности индивида в онтогенезе. Реальное, а не желаемое и не экспериментально сформированное развитие личности обусловливается, как можно думать, не одной ведущей деятельностью, а по меньшей мере комплексом актуальных форм деятельности и общения, интегрированных типом активных взаимоотношений развивающейся личности и ее социального окружения. В многочисленных экспериментальных работах отечественных психологов они выступают и раскрываются именно в этом контексте.

Придерживаясь деятельностного подхода к рассматриваемой проблеме, мы высказываем предположение, что в аспекте формирования личности для каждого возрастного периода ведущим является не монополия конкретной (ведущей) деятельности (предметно-манипулятивной, или игровой, или учебной и др.), а деятельностно-опосредствованный тип взаимоотношении, складывающийся у ребенка с наиболее референтной для него в этот период группой (или лицом). Эти взаимоотношения опосредствуются содержанием и характером деятельностей, которые задает эта референтная группа, и общения, которое в ней складывается. Другими словами, здесь намечается попытка осуществить социально-психологический подход к пониманию развития личности и построению соответствующей возрастной периодизации.

Чем располагает социальная психология для построения концепции развития личности в онтогенезе?

Во-первых, следует обратиться к стратометрической концепции групп и коллективов, которая, вводя принцип опосредствования межличностных отношении содержанием, ценностями и организацией совместной деятельности, позволяет дифференцировать группы по уровню их развития, принимая во внимание прежде всего степень опосредствования и его просоциальный или асоциальный характер (диффузная группа, просоциальная ассоциация, коллектив, асоциальная ассоциация, корпорация). Экспериментально показано, что закономерности, выявленные на одном уровне развития группы, не действуют или имеют обратное действие на другом уровне развития.

Развитие группы выступает в свете этих теоретических представлений как фактор развития личности в группе (см. главу 11 "Категория общения").

Во-вторых, источником наших дальнейших теоретических предпосылок служит концепция персонализации индивида. В соответствии с ней индивид характеризуется потребностью быть личностью, то есть оказаться и оставаться в максимальной степени представленным значимыми для него качествами в жизнедеятельности других людей и способностью быть личностью, то есть совокупностью индивидуальных особенностей и средств, позволяющих совершать деяния, обеспечивающие удовлетворение потребности быть личностью (см. главу 9 "Категория личности").

Первый опыт использования концепции персонализации для построения модели развития личности был осуществлен В.А.Петровским. Это была фактически попытка описания закономерностей и этапности вхождения человека в новую, относительно стабильную социальную общность, принятие человеком новых социальных ролей, профессионализации и творческого роста личности, шире – определения личностью своего места в системе общественных отношений.

Сохраняя и уточняя общую трехчленную схему этой модели, разопьем ее главным образом в направлении поиска источника смены намеченных этапов развития личности (у В.А.Петровского в начальном варианте модели: "социализация", "индивидуализация" и "интеграция").

Источником развития и утверждения личности, с точки зрения автора главы, выступает возникающее в системе межиндивидных отношений (в группах того или иного уровня развития) постулируемое противоречие между потребностью личности в персонализации и объективной заинтересованностью данной группы, референтной для индивида, принимать лишь те проявления его индивидуальности, которые соответствуют задачам, нормам и условиям функционирования и развития этой группы.

В самом общем виде развитие личности человека можно представить как процесс ее вхождения в новую социальную среду и интеграции в ней. Идет ли речь о переходе ребенка из детского сада в школу, подростка в новую компанию, абитуриента – в производственную бригаду, призывника – в армейское подразделение, или же говорится о личностном развитии в глобальных масштабах – в его долговременности и целостности – от младенчества до гражданской зрелости, нельзя мыслить этот процесс иначе, как вхождение и общественно-историческое бытие, представленное в жизни человека его участием в деятельности различных групп, в которых он осваивается и которые он активно осваивает.

Мера стабильности этой среды различна. Только условно можно принять ее как постоянную, не изменяющуюся. В действительности она претерпевает закономерные изменения, обусловленные социально и вместе с тем зависящие от активности осваивающих ее людей. Поэтому есть основания строить первоначально не одну, а две модели развития личности и только затем перейти к их обобщению в единой модели.

Модель развития личности в относительно стабильной среде

Первая модель рассчитана на относительно стабильную социальную среду, и тогда развитие личности в ней подчинено внутренним психологическим закономерностям, воспроизводимым в связи со специфическими характеристиками той общности, в которой оно совершается. Этапы развития личности в относительно стабильной общности назовем фазами развития личности. Вторая модель предполагает становление личности и изменяющейся среде", например, сравнительно плавно протекающее развитие личности и условиях старших классов средней школы претерпевает изменение при переходе на производство или в воинское подразделение.

Этапы развития личности в изменяющейся социальной среде назовем периодами развития личности.

В том случае, если индивид входит в относительно стабильную социальную общность, он закономерно проходит три фазы своего становления в ней как личности.

Первая фаза становления личности предполагает усвоение действующих в общности норм и овладение соответствующими формами и средствами деятельности. Принеся с собой в новую группу все, что составляет его индивидуальность, субъект не может полноценно осуществить потребность персонализации раньше, чем освоит действующие в группе нормы (учебные, производственные и др.) и овладеет теми приемами и средствами деятельности и общения, которыми владеют другие члены группы. У него возникает объективная необходимость "быть таким, как все", максимально адаптироваться в общности. Это достигается (одними более, другими менее успешно) за счет субъективно переживаемых утрат некоторых своих индивидуальных отличий при возможной иллюзии растворения в "общей массе". Субъективно – потому что фактически индивид зачастую продолжает себя в других людях своими деяниями, изменениями мотивационно-смысловой сферы других людей, имеющих значения именно для них, а не для него самого. Объективно он уже на этом этапе может при известных обстоятельствах выступить как личность для других, хотя в должной мере и не осознавая этот существенный для себя факт. При этом в групповой деятельности могут возникать благоприятные условия для появления новообразований личности, которые уже имеются или складываются у других членов группы, соответствующих уровню группового развития и поддерживающих этот уровень. Обозначим эту первую фазу как фазу адаптации.

Вторая фаза порождается обостряющимся противоречием между достигнутым результатом адаптации – тем, что он стал таким, как все в группе, – и не удовлетворенной на первом этапе потребностью индивида в максимальной персонализации. Это характеризуется поиском средств и способов для обозначения своей индивидуальности. Так, например, подросток, попавший в новую для него компанию старших ребят, первоначально старавшийся ничем не выделяться, усваивает принятые в ней нормы общения, лексику, стиль одежды общепринятые интересы и вкусы. Справившись, наконец, с трудностями адаптационного этапа, он начинает смутно, а иногда и остро осознавать, что, придерживаясь этой тактики, он как личность утрачивает себя, потому что другие в нем не могут ее разглядеть в силу ее стертости в их жизни и сознании. В максимальной степени реализуя в связи с этим способность быть идеально представленным в своих приятелях, подросток мобилизует все свои внутренние ресурсы для деятельностной трансляции своей индивидуальности. Обозначим эту вторую фазу как фазу индивидуализации.

Третья фаза детерминируется противоречиями между сложившимися на предыдущей фазе стремлением субъекта быть идеально представленным своими особенностями и потребностью общности принять, одобрить, культивировать лишь те демонстрируемые им индивидуальные особенности, которые ей импонируют, соответствуют ее ценностям, способствуют успеху совместной деятельности и т.д.

В результате эти выявившиеся отличия принимаются и поддерживаются группой – происходит интеграция личности в общности. Интеграция наблюдается и тогда, когда не столько индивид приводит в соответствие свою потребность в персонализации с потребностями общности, сколько общность трансформирует свои потребности в соответствии с потребностями индивида, занимающего в этом случае позицию лидера. Впрочем, взаимная трансформация личности и группы всегда так или иначе происходит. Если противоречие между индивидом и группой оказывается не устраненным, возникает дезинтеграция, имеющая следствием либо вытеснение личности из данной общности, либо ее фактическую изоляцию в ней, что ведет к закреплению характеристик эгоцентрической индивидуализации, либо ее возврат на еще более раннюю фазу развития.

Третью фазу назовем фазой интеграции. В рамках этой фазы в групповой деятельности у индивида складываются новообразования личности, которых не было у него и, быть может, нет и у других членов группы, но которые отвечают необходимости и потребностям группового развития и собственной потребности индивида осуществить значимый "вклад" в жизнь группы.

Каждая из перечисленных фаз выступает как момент становления личности в ее важнейших проявлениях и качествах – здесь протекают микроциклы ее развития. Если человеку не удается преодолеть трудности адаптационного периода в устойчиво значимой для него социальной среде и вступить во вторую фазу развития, у него, скорее всего, будут формироваться качества конформности, зависимости, безынициативности, появится робость, неуверенность в себе и в своих возможностях. Он в продолжение всего пребывания в данной общности как бы "пробуксовывает" на первой фазе становления и утверждения себя как личности, что приводит к серьезной личностной деформации. Если находясь уже в фазе индивидуализации и пытаясь обеспечить свое "инобытие" в членах значимой для него общности, он предъявляет им свои индивидуальные отличия, которые те не приемлют и отвергают как не соответствующие потребностям общности, то это способствует развитию у него таких личностных новообразований, как негативизм, агрессивность, подозрительность, неадекватная завышенность самооценки. Если он успешно проходит фазу интеграции в высокоразвитой просоциальной общности, у него формируется ряд качеств личности, свидетельствующих о его самоутверждении в ней.

Человек на протяжении своей жизни входит не в одну относительно стабильную и референтную для него общность, и ситуации успешной или неуспешной адаптации, индивидуализации и интеграции и социальной среде многократно воспроизводятся, при этом соответствующие новообразования могут закрепляться. Складывается достаточно устойчивая структура личности, в которой интериндивидные характеристики как результат внутригруппового взаимодействия обусловливают ее метаиндивидные и интраиндивидные проявления. Индивидуально-типическое существует в личности как социально-психологическое.

Достаточно сложный процесс развития личности в относительно стабильной среде еще более усложняется в связи с тем, что социальная среда в действительности не является однородной и индивид на своем жизненном пути оказывается последовательно и параллельно включен в общности, далеко не идентичные по своим социально-психологическим характеристикам. Принятый в одной референтной группе, он оказывается неинтегрированным, отвергнутым в другой, в которую включается после или одновременно с первой. Ему снова и снова приходится утверждаться в своей личностной позиции. Таким образом, завязываются узлы новых противоречий, отягощающих процесс становления личности, в крайних своих проявлениях приводящие к невротическим срывам. Помимо этого, сами референтные для него группы находятся в процессе развития, образуя динамическую систему. Он может быть интегрирован в них только при условии активного участия в воспроизводстве существенно важных для группы изменений. Поэтому наряду с внутренней динамикой развития личности в пределах относительно стабильной социальной общности надо учитывать объективную динамику развития тех групп, в которые включается личность, и их специфические особенности, их нетождественность друг другу. Все это привело к необходимости дальнейшей теоретической проработки проблемы возрастного развития личности.

В этой связи была выдвинута следующая гипотеза: личность формируется в группах, иерархически расположенных на ступенях онтогенеза. Характер развития личности задается уровнем развития группы, в которую она включена и в которой она интегрирована. Общепризнанная в педагогике и психологии мысль А.С.Макаренко о том, что личность развивается в коллективе и через коллектив, может быть в этой связи переформулирована следующим образом: личность ребенка, подростка, юноши формируется в результате последовательного включения в различающиеся по уровню развития общности, доминирующие на разных возрастных ступенях, и развитие личности детерминируется процессом развития группы, в которой она интегрирована. На основе этого предположения была сконструирована вторая (возрастная) модель развития личности.

Вторая модель развития личности. Возрастная периодизация

Выделены собственно возрастные этапы формирования личности: ранний детский (преддошкольный) возраст (0-3); детсадовское детство (3-7), младший школьный возраст (7-11), средний школьный возраст (11-15), старший школьный возраст (15-17).

В раннем детском возрасте развитие личности осуществляется преимущественно в семье, которая в зависимости от принятой в ней тактики воспитания выступает либо как просоциальная ассоциация или коллектив (при превалировании тактики "семейного сотрудничества"), либо оборачивается для ребенка зачастую совершенно не осознаваемыми родителями отрицательными сторонами, которые скорее присущи более низко развитым группам (если в семье взрослые придерживаются, например, тактики "слепой опеки" или же диктата). В зависимости от характера семейных отношений личность ребенка изначально складывается или как нежного, заботливого, не боящегося признать свои ошибки и оплошности, открытого, не уклоняющегося от ответственности маленького человека, или как трусливого, ленивого, жадного, капризного маленького себялюбца. Важность периода ран него детства для формирования личности, которое было отмечено многими психологами и роль которого нередко мистифицировалась, в действительности заключается в том, что ребенок с первого года своей сознательной жизни находится в достаточно развитой группе. В меру присущей ему активности, что связано с особенностями его нервно-психической организации, он усваивает сложившийся в ней тип отношений, претворяя их в черты своей формирующейся личности.

Фазы развития в преддошкольном возрасте фиксируют следующие результаты: первая – адаптацию на уровне освоения простейших навыков, овладение языком как средством приобщения к социуму, при первоначальном неумении выделить свое "Я" из окружающих явлений; вторая – индивидуализация, противопоставление себя окружающим: "моя мама", "я мамина", "мои игрушки" и т.д., демонстрирование в поведении своих отличий от окружающих; третья – интеграцию, позволяющую управлять своим поведением, считаться с окружающими, подчиняться требованиям взрослых и т.д. В конкретных условиях воспитание ребенка, начинаясь и продолжаясь в семье, с 3-4 лет, как правило, протекает одновременно в детском саду, в группе сверстников под руководством воспитателя, где и возникает новая ситуация развития личности. Важно подчеркнуть, что переход на этот новый этап развития личности не определяется внутренними психологическими закономерностями (они только обеспечивают его готовность к этому переходу), а детерминирован извне социальными причинами, к которым относится развитость системы дошкольных учреждений, их престиж, занятость родителей на производстве и т.д. Если переход к новому периоду не подготовлен в предыдущем возрастном периоде успешным протеканием фазы интеграции, то здесь (как и на рубеже между любыми другими возрастными периодами) складываются условия для кризиса развития личности – адаптация в новой группе оказывается затрудненной.

Дошкольный возраст характеризуется включением ребенка в группу ровесников в детском саду, управляемую воспитательницей, которая, как правило, становится для него наравне с родителями наиболее референтным лицом. Эффективно работающий воспитатель, опираясь на помощь семьи, стремится, используя в качестве опосредствующего фактора различные виды и формы деятельности (игровую, учебную, трудовую и т.д.), сплотить детей вокруг себя, формируя гуманность, трудолюбие и другие социально ценные качества. Три фазы развития личности внутри этого периода предполагают: адаптацию – усвоение норм и способов одобряемого родителями и воспитателями поведения в условиях взаимодействия с другими детьми; индивидуализацию – стремление ребенка найти в себе нечто, выделяющее его среди других детей, либо позитивно в различных видах самодеятельности, либо в шалостях и капризах – и в том, и в другом случаях при ориентировке на оценку не столько других детей, сколько родителей и воспитательниц; интеграцию – гармонизацию неосознаваемого дошкольником стремления обозначить своими действиями собственную неповторимость и готовность взрослых принять только то в нем, что соответствует общественно обусловленной и важнейшей для них задаче обеспечения ребенку успешного перехода на новый этап общественного воспитания – в школу, и, следовательно, в третий период развития личности.

В младшем школьном возрасте ситуация становления личности во многом напоминает предшествующую. Три образующие ее фазы дают школьнику возможность войти в совершенно новую для него группу одноклассников, которая в связи с отсутствием совместно распределенной учебной деятельности имеет первоначально диффузный характер. Управляющая этой группой учительница оказывается, по сравнению с воспитательницей детского сада, еще более референтной для детей в связи с тем, что она, используя аппарат ежедневно выставляемых отметок, регулирует взаимоотношения ребенка с другими взрослыми, прежде всего с родителями, формирует их отношение к нему и его отношение к себе "как другому". Примечательно, что не столько сама по себе учебная деятельность выступает фактором развития личности младшего школьника, сколько отношение взрослых к его учебной деятельности, успеваемости, дисциплине и прилежанию. Максимальное значение сама учебная деятельность как личностно-образующий фактор, по-видимому, приобретает лишь в старшем школьном возрасте, которому присуще сознательное отношение к учебе.

Третья фаза периода младшего школьного возраста означает, по всей вероятности, не столько интеграцию школьника в системе "ученики – ученики", сколько в системе "ученики – учительница", "ученики – родители".

Специфическая особенность подросткового периода, по сравнению с предыдущими, состоит в том, что вступление в него не означает вхождение в новую группу (если не возникла референтная группа вне школы, что очень часто случается), а представляет собой дальнейшее развитие личности в развивающейся группе. В изменившихся условиях (существенная перестройка организма, бурно протекающее половое созревание) группа становится другой, качественно изменяется. Дифференциация задач в различных видах деятельности порождает заметную дифференциацию школьников, которая ведет в одном случае к формированию просоциальных по своему характеру ассоциаций, а в другом – к возникновению ассоциаций, тормозящих, а иногда и искривляющих развитие личности.

В этой связи представляется малопродуктивным обсуждение вопроса о том, какая деятельность является ведущей в этом возрасте: "интимно-личное общение" или "общественно полезная деятельность", – не столько ввиду уже отмеченной нами нецелесообразности поисков какой-то одной фатальной для возраста ведущей деятельности, но и потому, что значение этих факторов развития личности будет отличаться в различных по типу и уровню развития группах. Это тем более нецелесообразно для характеристики подростков, активно включающихся в поиск "значимых других" в разных референтных группах, иногда далеко за пределами школы.

На примере подросткового возраста можно было бы показать, что микроциклы развития личности протекают для одного и того же школьника параллельно в различных референтных группах, конкурирующих для него по своей значимости. Успешная интеграция водной из них (например, в школьном драматическом кружке или в гетерогенной по признаку пола диаде на стадии первой влюбленности) может сочетаться с дезинтеграцией в уличной компании, в которой он до этого без трудностей прошел фазу адаптации. Индивидуальные качества, ценимые в одной группе, отвергаются в другой, где доминируют иная деятельность и иные ценностные ориентации, и это блокирует возможности успешного интегрирования в ней.

Следует подчеркнуть, что потребность быть личностью в этом возрасте приобретает отчетливую форму самоутверждения, объясняемую относительно затяжным характером индивидуализации, поскольку личностно значимые качества подростка, позволяющие ему вписываться, например, в круг дружеской компании сверстников, зачастую не соответствуют требованиям учителей, родителей и вообще взрослых, которые отодвигают его на стадию первичной адаптации. Множественность, легкая сменяемость и содержательные различия референтных групп, тормозя прохождение фазы интеграции, создают вместе с тем специфические черты психологии подростка, участвуют в формировании психологических новообразований. Устойчивую позитивную интеграцию личности обеспечивает вхождение ее в группу высшего уровня развития.

Процесс развития личности в коллективах – специфическая особенность юности, по своим временным параметрам выходящая за границы старшего школьного возраста, который может быть обозначен как период ранней юности. Адаптация, индивидуализация и интеграция личности в коллективе обеспечивает становление зрелой личности человека и является условием формирования самого коллектива. Органическая интеграция личности в высокоразвитой группе, таким образом, означает, что характеристики коллектива выступают как характеристики личности (групповое как личностное, личностное как групповое). Впрочем, все то, что сказано об адаптации, индивидуализации и интеграции юноши, развивающегося в коллективе, может быть воспроизведено применительно к его вхождению в криминальную группу. В такого рода группе опосредствующим фактором выступают принципиально иные ценности и цели. Это ведет к формированию многих негативных личностных черт.

Теперь можно построить третью обобщенную модель развития личности и его периодизации в онтогенезе, имея в виду самую общую картину ее становления как социально зрелого человека. В этом случае мы конструируем многоступенчатую схему периодизации, выделяя эры, эпохи, периоды и фазы формирования личности (рис. 5).

Рис. 5
Возрастная периодизация развития личности

Весь дошкольный и школьный возраст входит в одну "эру восхождения к социальной зрелости". Эта эра не завершается периодом ранней юности и получением школьником аттестата зрелости, а продолжается на последующих этапах онтогенеза, где и осуществляется органическое вхождение вчерашнего школьника в права и экономически, и юридически, и политически, и нравственно зрелого человека. Если представить социальную среду в ее глобальных характеристиках как относительно стабильную и помнить о том, что целью общественного воспитания постоянно остается развитие личности, то весь путь до осуществления этой цели можно интерпретировать как единый и целостный этап. В таком случае он в соответствии с выдвинутыми и обоснованными выше положениями предполагает три фазы развития, формирования, становления личности, ее вхождения в социальное целое – адаптацию, индивидуализацию и интеграцию.

Протяженные во времени, они выступают как макрофазы развития личности в пределах одной эры, обозначаемые нами как три эпохи: детство (адаптация), отрочество (индивидуализация), юность (интеграция). Именно таким образом ребенок в конце концов превращается в зрелую самостоятельную личность, дееспособную (ту, что демографы обозначают как единицу "самодеятельной" части населения страны), готовую к воспроизводству и воспитанию нового человека, к продолжению себя в своих детях. Третья макрофаза (эпоха), начинаясь в школе, выходит за ее хронологические пределы, отрочество выступает как эпоха перелома, обострения противоречий.

Эпохи подразделяются на периоды развития личности в конкретной среде, в характерных для каждого возрастного этапа типах групп. Периоды в свою очередь подразделяются на фазы (здесь уже микрофазы) развития личности. Эпоха детства – наиболее длительная макрофаза развития личности – охватывает три возрастных периода (преддошкольный, дошкольный, младший школьный), эпоха отрочества и период подросткового возраста совпадают. Эпоха юности и период ранней юности в свою очередь частично совпадают (ранняя юность ограничивается рамками пребывания в школе). Для первой макрофазы (эпохи детства) характерно относительное преобладание адаптации над индивидуализаций, для второй (эпоха отрочества) индивидуализации над адаптацией, для третьей (эпоха юности) – превалирование интеграции над индивидуализацией.

Предложенная А.В.Петровским концепция развития личности в онтогенезе и его периодизация опирается на богатый опыт конкретных исследований и не противоречит полученным на их основе выводам. Вместе с тем она выдвигает новые задачи для изучения, к примеру, специфических особенностей критических (но не обязательно кризисных) фаз индивидуализации внутри каждого возрастного периода. Эта концепция позволяет понять действие социально-психологических закономерностей, соответствующих типу и уровню развития группы, доминирующих на разных ступенях онтогенеза. Она открывает возможности эффективного педагогического воздействия на референтных лиц, "значимых других".

Данная концепция открывает пути осмысления и соотношения детерминант развития личности, складывающихся в общностях, в которые оказывается не только последовательно, но и параллельно включен ребенок, задержек и застоя развития личности на фазе адаптации или индивидуализации, принимающих в отдельных случаях патологический характер, и многих других.

Теоретическую основу социально-психологической гипотезы развития личности составляет принцип деятельностного опосредствования межличностных отношений, последовательно примененный при разработке теории личности и межличностных отношений.

Наиболее существенным в изложенном выше теоретическом подходе к развитию личности и построению его возрастной периодизации является обращение к социальной психологии, оказавшееся эвристичным для решения проблем психологии развития. Здесь, как и во многом другом, интеграция научных отраслей, которые до некоторых пор не находили возможностей для успешной "стыковки" и не всегда осознавали ее необходимость, открывает новые перспективы развития каждой из них в отдельности и психологической науки как единого целого.

Просмотров: 5013
Категория: »

Реферат - История психологии (Реферат)

Шпоры к экзамену по истории психологии (Шпаргалка)

Контрольная работа - Краткая история психологии (Лабораторная работа)

Шпаргалка по экспериментальной психологии (Шпаргалка)

n1.doc

Петровский А.В., Ярошевский М.Г.

ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ ПСИХОЛОГИИ

Том 2

Издательство «Феникс»

Ростов-на-Дону

Художник О.Бабкин

Петровский А.В., Ярошевский М.Г.

И 84 История и теория психологии.  Ростов-на-Дону:

Издательство «Феникс», 1996. Том 2.  416 с.

И 4704010000 _ без объявления ББК 65.5

Петровский А.В.

ISBN 5-85880-159-5 Ярошевский М.Г.,

© «Феникс», 1996.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПСИХОФИЗИЧЕСКАЯ И

ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ

ПРОБЛЕМЫ

Глава 10
ПСИХОФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Монизм, дуализм и плюрализм
В бесчисленных попытках определить природу психических явлений всегда  в явной или неявной форме  предполагалось понимание ее взаимоотношений с другими явлениями бытия.

Вопрос о месте психического в материальном мире различно решался приверженцами философии монизма (единства мироустройства), дуализма (исходящего из двух различных по своей сущности начал) и плюрализма (считающего, что имеется множество таких первоначал).

Соответственно, мы уже знакомы с первыми естественнонаучными воззрениями на душу (психику) как одну из частных трансформаций единой природной стихии. Таковы были первые воззрения древнегреческих философов, представлявших эту стихию в образе воздуха, огня, потока атомов.

Также возникли попытки считать единицами мира не вещественные, чувственно зримые элементы, а числа, отношения которых образуют гармонию космоса. Таковым являлось учение Пифагора (VI век до н. э.). При этом следует учесть, что единое вещество, служащее основой всего сущего (в том числе души), мыслилось как живое, одушевленное (см. выше  гилозоизм), а для Пифагора и его школы число вовсе не было внечувственной абстракцией. Космос, им образованный, виделся как геометро-акустическое единство. Гармония сфер для пифагорейцев означала их звучание.

Все это свидетельствует, что монизм древних имел чувственную окраску и чувственную тональность. Именно в чувственном, а не абстрактном образе утверждалась идея нераздельности психического и физического.

Что касается дуализма, то наиболее резкое, классическое выражение он получил у Платона. В своих полемических диалогах он раздвинул все, что только возможно: идеальное и материальное, ощущаемое и мыслимое, тело и душу. Но не в противопоставлении чувственного мира зримому, чувств разуму состоит исторический смысл платоновского учения, его влияния на философско-психологическую науку Запада, вплоть до современной эпохи. Платоном была открыта проблема идеального. Доказывалось, что у разума имеются совершенно особые, специфические объекты. В приобщении к ним и заключается умственная деятельность.

В силу этого психическое, обретя признак идеальности, оказалось резко обособленным от материального. Возникли предпосылки для противопоставления идеальных образов вещей самим вещам, духа  материи. Платон преувеличил одну из особенностей человеческого сознания. Но только тогда она стала заметной.

Наконец, следует сказать о плюрализме.

Так же, как уже в древности сложились монистические и дуалистические способы понимания отношений психики к внешнему материальному миру, зародилась идея плюрализма. Сам же термин появился значительно позже. Его предложил в XVIII веке философ X. Вольф (учитель М. В. Ломоносова), чтобы противопоставить монизму. Но уже древние греки искали взамен одного «корня» бытия несколько. В частности, выделялись четыре стихии: земля, воздух, огонь, вода.

В новое время в учениях персонализма, принимающего каждую личность за единственную во Вселенной (В. Джемс и другие), доминирующими стали идеи плюрализма. Они раскалывают бытие на множества миров и, по существу, снимают с повестки дня вопрос о взаимосвязи психических и внепсихических (материальных) явлений. Сознание тем самым превращается в изолированный «остров духа».

Реальная ценность психики в единой цепи бытия  это не только предмет философских дискуссий. Отношение между тем, что дано сознанию в форме образов (или переживаний), и тем, что происходит во внешнем физическом мире, неотвратимо представлено в практике научных исследований.
Душа как способ усвоения
Первый опыт монистического понимания отношений душевных явлений к внешнему миру принадлежит Аристотелю. Для предшествующих учений здесь психофизической проблемы вообще не существовало (поскольку душа представлялась либо состоящей из тех же физических компонентов, что и окружающий мир, либо она, как это было в школе Платона, противопоставлялась ему в качестве гетерогенного начала).

Аристотель, утверждая нераздельность души и тела, понимал под последним биологическое тело, от которого качественно отличны все остальные природные тела. Тем не менее оно зависит от них и взаимодействует с ними как на онтологическом уровне (поскольку жизнедеятельность невозможна без усвоения вещества), так и на гносеологическом (поскольку душа несет знание об окружающих ее внешних объектах).

Выход, найденный Аристотелем в его стремлении покончить с дуализмом Платона, был воистину новаторским. Его подоплекой служил биологический подход. Напомним, что душа мыслилась Аристотелем не как единое, а как образуемое иерархией функций: растительной, животной (говоря нынешним языком - сенсомоторной) и разумной. Основанием для объяснения более высоких функций служила самая элементарная, а именно  растительная. Ее он рассматривал в достаточно очевидном контексте взаимодействия организма со средой.

Без физической среды и ее веществ работа «растительной души» невозможна. Она поглощает внешние элементы в процессе питания (обмена веществ). Однако внешний физический процесс сам по себе причиной деятельности этой растительной (вегетативной) души быть не может, если бы к этому не было расположено устройство организма, воспринимающее физическое воздействие. Прежние исследователи считали причиной жизнедеятельности огонь. Но ведь он способен возрастать и разрастаться. Что же касается организованных тел, то для их величины и роста «имеются граница и закон». Питание происходит за счет внешнего вещества, однако оно поглощается живым телом иначе, чем неорганическим, а именно благодаря «механике» целесообразного распределения.

Иначе говоря, душа есть специфический для живой организации способ усвоения внешнего, приобщения к нему.

Эту же модель решения вопроса о соотношении физической среды и обладающего душой организма Аристотель применил к объяснению способности ощущать. Здесь также внешний физический предмет ассимилируется организмом соответственно организации живого тела. Физический предмет находится вне его, но благодаря деятельности души он входит в организм, особым образом запечатлевая не свое вещество, а свою форму. Каковой и является ощущение.

Главные трудности, с которыми столкнулся, следуя этой стратегии, Аристотель, возникли при переходе от сенсомоторной (животной) души к разумной. Ее работа должна была быть объяснена теми же факторами, которые позволили бы применить приемы, новаторски справиться с загадками питания и ощущения.

Подразумевалось два фактора - внешний по отношению к душе объект и адекватная ему телесная организация. Однако объектам, «ассимилируемым» разумной частью души, свойственна особая природа. В отличие от предметов, действующих на органы чувств, они лишены вещественности. Это общие понятия, категории, умственные конструкты. Если телесность органа чувств самоочевидна, то о телесном органе познания внечувственных идей ничего неведомо.

Аристотель стремился понять активность разумной души не как уникальное, ни с чем не сопоставимое явление, а как родственное общей активности живого, ее частный случай. Он полагал, что принцип перехода возможности в действительность, то есть активации внутренних потенций души, имеет одинаковую силу как для разума, постигающего общие формы вещей, так и для обмена веществ в растениях или ощущения физических свойств предмета органом чувств.

Но отсутствие вещественных предметов, адекватных деятельности ума, побудило его допустить существование идей (общих понятий), подобных тем, о которых говорил его учитель Платон. Тем самым он, переходя вслед за Платоном на позицию дуализма, обрывал детерминистское решение психофизической проблемы на уровне животной души с ее способностью обладать чувственными образами.

За пределами этой способности внутренние связи психических функций с физическим миром обрывались.
Трансформация учения Аристотеля в томизм
Учение Аристотеля о душе решало биологические, естественнонаучные задачи. В эпоху средневековья оно было переписано на другой, отвечающий интересам католичества язык, созвучный этой религии.

Самым популярным переписчиком стал Фома Аквинский, книги которого под именем томизма были канонизированы церковью. Типичной особенностью средневековой идеологии, отражавшей социальное устройство феодального общества, являлся иерархизм: младший существует ради блага старшего, низшие - ради высших, и только в этом смысле мир целесообразен. Иерархический шаблон Фома распространил на описание душевной жизни, различные формы которой размещались в ступенчатом ряду  он низшего к высшему. Каждое явление имеет свое место.

В ступенчатом ряду расположены души  растительная, животная, разумная (человеческая). Внутри самой души иерархически располагаются способности и их продукты (ощущение, представление, понятие).

Идея «ступенчатости» форм означала у Аристотеля принцип развития и своеобразия структуры живых тел, которые отличаются уровнями организации. В томизме части души выступали как ее имманентные силы, порядок расположения которых определяется не естественными законами, а степенью близости к Всевышнему. Низшая часть души обращена к бренному миру и дает несовершенное познание, высшая обеспечивает общение с Господом и по его милости позволяет постигать порядок явлений.

У Аристотеля, как мы отмечали, актуализация способности (деятельность) предполагает соответствующий ей объект. В случае растительной души этим объектом является усваиваемое вещество, в случае животной души  ощущение (как форма объекта, воздействующего на орган чувств), разумной  понятие (как интеллектуальная форма).

Это аристотелевское положение и преобразуется Фомой в учение об интенциональных актах души. В интенции как внутреннем, умственном действии всегда «сосуществует» содержание  предмет, на который она направлена. (Под предметом понимался чувственный или умственный образ.)

В понятии об интенции имелся рациональный момент. Сознание - не «сцена» или «пространство», наполняемое «элементами». Оно активно и изначально предметно. Поэтому понятие об интенции не исчезло вместе с томизмом, но перешло в новую эмпирическую психологию, когда функциональное направление выступило против школы Вундта.

Важную роль в укреплении понятия об интенции сыграл австрийский философ Ф. Брентано, выступивший в конце XIX века со своим, отличным от вундтовского, планом преобразования психологии в самостоятельную науку, предмет которой никакой другой наукой не изучается (см. выше).

Будучи католическим священником, Брентано изучил психологические сочинения Аристотеля и Фомы. Однако Аристотель считал душу формой тела  и применительно к ее растительным и сенсорным функциям  сопряженной с физическим миром (телами внешней природы). Интенция сознания и предмет, который с ней сосуществует, обрели характер духовных сущностей. Тем самым психофизическая проблема была «закрыта».
Обращение к оптике
Новое содержание психофизическая проблема приобрела в контексте успехов естественнонаучной мысли в области оптики, соединившей эксперимент с математикой. Этот раздел физики успешно разрабатывался в эпоху средневековья как арабоязычными, так и латиноязычными исследователями. В границах религиозного мировоззрения они, поставив душевное явление (зрительный образ) в зависимость от законов, объективно действующих во внешнем мире, возвращались к психофизической проблеме, снятой с повестки дня томизмом.

Наряду с трудами Ибн аль-Хайсама важную роль в укреплении этого направления сыграло учение о «перспективе» Роджера Бэкона (ок. 1214  1294).

Оптика переключала мысль с биологической ориентации на физико-математическую. Использование схем и понятий оптики для объяснения того, как строится изображение в глазу (то есть психический феномен, возникающий в телесном органе), ставило физиологические и психические факты в зависимость от общих законов физического мира. Эти законы - в отличие от неоплатонической спекуляции по поводу небесного света, излучением (эманацией) которого считалась человеческая душа,  проходили эмпирическую проверку (в частности путем использования различных линз) и получали математическое выражение.

Трактовка живого тела (по крайней мере одного из его органов) как среды, где действуют физико-математические законы, была принципиально новым ходом мысли, которого не знала античная наука. Независимо от степени и характера осознания его новизны и важности самими средневековыми естествоиспытателями в структуре научно-психологического мышления произошло необратимое изменение, исходной точкой которого являлось понимание сенсорного акта (зрительного ощущения) как физического эффекта, строящегося по законам оптики. Хотя имелся в виду лишь определенный круг феноменов, связанных с функцией одного из органов, объективно начиналась интеллектуальная революция, захватившая в дальнейшем всю сферу психической деятельности, до самых высших ее проявлений включительно.

Конечно, выяснить пути движения световых лучей в глазу, особенности бинокулярного зрения и т. д. очень важно, чтобы объяснить механизм возникновения визуального образа. Но какие основания видеть в этом нечто большее, чем выяснение физических предпосылок одной из разновидностей рецепции?

Независимо от того, претендовали ли Ибн аль-Хайсам, Роджер Бэкон и другие на это большее, входила ли в их замыслы общая реконструкция исходных принципов для объяснения психических процессов, они положили начало такой реконструкции. Опираясь на оптику, они преодолевали телеологический способ объяснения. Движение светового луча в физической среде зависит от свойств этой среды, а не направляется заранее данной целью, как это предполагалось в отношении движений, совершающихся в организме.

Работа глаза считалась образцом целесообразности. Вспомним, что Аристотель видел в этой работе типичное выражение сущности живого тела как материи, организуемой и управляемой душой: «Если бы глаз был лживым существом, душою его было бы зрение» . Зрение, которое ставилось в зависимость от законов оптики, переставало быть «душой глаза» (в аристотелевской трактовке). Оно включалось в новый причинный ряд, подчинялось физической, а не имманентно-биологической необходимости.

В качестве выражения принципа необходимости издавна выступали математические структуры и алгоритмы 1 .

Но сами по себе они недостаточны для детерминистского объяснения природы, о чем свидетельствует история пифагорейцев и неопифагорейцев, платоников и неоплатоников, школ, в которых обожествление числа и геометрической формы уживалось с откровенной мистикой. Картина радикально изменялась, когда математическая необходимость становилась выражением закономерного хода вещей в физическом мире, доступном наблюдению, измерению, эмпирическому изучению, как непосредственному, так и использующему дополнительные средства (которые приобретали смысл орудий эксперимента  например, оптические стекла).

Оптика и явилась той областью, где соединились математика и опыт. Сочетание математики с экспериментом, ведя к крупным достижениям в познании физического мира, вместе с тем преобразовывало и структуру мышления. Новый способ мышления в естествознании изменял характер трактовки психических явлений. Он утверждался первоначально на небольшом «пятачке», каковым являлась область зрительных ощущений.

Но, однажды утвердившись, этот способ, как более совершенный, более адекватный природе явлений, уже не мог исчезнуть.
Механика и изменение понятий о душе и теле
Возникший в эпоху научной революции XVII века образ природы как грандиозного механизма и преобразование понятия о душе (которая считалась движущим началом жизнедеятельности) в понятие о сознании как прямом знании субъекта о своих мыслях, желаниях и т.д. решительно изменили общую трактовку психофизической проблемы.

Здесь необходимо подчеркнуть, что мыслителями этого периода проблема, о которой идет речь, действительно рассматривалась как отношение между психическими и физическими процессами с тем, чтобы объяснить место психического (сознания, мышления) в мироздании, в природе в целом. Лишь один мыслитель, а именно  Декарт не ограничился анализом соотношений между сознанием и физической природой, но попытался сочетать психофизическую проблему с психофизиологической, с объяснением тех изменений, которые претерпевают в организме физические процессы, подчиненные законам механики, порождая «страсти души».

Впрочем, для этого Декарту пришлось покинуть область чисто физических явлений и спроектировать образ машины (т.е. устройства, где законы механики действуют соответственно конструкции, созданной человеком).

Другие крупные мыслители эпохи представляли соотношение телесного и духовного (психического) в «космических масштабах», не предлагая продуктивных идей о своеобразных характеристиках живого тела (как продуцирующего психику устройства) в отличие от неорганического. Поэтому в их учениях психофизическая проблема не отграничивалась от психофизиологической.
Гипотеза психофизического взаимодействия
Отнеся душу и тело к принципиально различным областям бытия, Декарт попытался объяснить их эмпирически очевидную связь посредством гипотезы взаимодействия. Чтобы объяснить возможность взаимодействия этих двух субстанций, Декарт предположил, что в организме имеется орган, обеспечивающий это взаимодействие, а именно так называемая шишковидная железа (эпифиз), которая служит посредником между телом и сознанием (см. выше). Эта железа, по Декарту, воспринимая движение «животных духов», в свою очередь способна благодаря колебанию (вызванному акцией души) воздействовать на их чисто механическое течение. Декарт допускал, что, не создавая новых движений, душа может изменять их направление, подобно тому как всадник способен изменить поведение коня, которым он управляет. После того как Лейбниц установил, что во всех находящихся динамическом взаимодействии телах остается неизменным не только количество (сила), но и направление движения, аргумент Декарта о способности души спонтанно изменять направление движения оказался несовместимым с физическим знанием.

Реальность взаимодействия между душой и телом была отвергнута воспитанными на картезианском учении Спинозой, окказионалистами, Лейбницем. Спиноза приходит к материалистическому монизму. Лейбниц  к идеалистическому плюрализму.
Новаторская версия Спинозы
Признав атрибутивное (а не субстанциональное) различие между мышлением и протяжением и вместе с тем их нераздельность, Спиноза постулировал: «Ни тело не может определять душу к мышлению, ни душа не может определять тело ни к движению, ни к покою, ни к чему-либо другому (если только есть что-нибудь другое?)» 2 .

Убеждение в том, что тело движется или покоится под воздействием души, сложилось, согласно Спинозе, из-за незнания, к чему оно способно как таковое, в силу одних только законов природы, рассматриваемой исключительно в качестве телесной. Тем самым вскрывался один из гносеологических истоков веры в способность души произвольно управлять поведением тела, а именно  незнание истинных возможностей телесного устройства самого по себе.

«Когда люди говорят ,  продолжает Спиноза,  что то или другое действие тела берет свое начало от души, имеющей власть над телом, они не знают, что говорят, и лишь в красивых словах сознаются, что истинная причина этого действия им неизвестна и они нисколько этому не удивляются» 3 .

Эта атака на «красивые слова», подменяющие исследование реальных причин, имела историческое значение. Она направляла на поиск действительных детерминант человеческого поведения, место которых в традиционных объяснениях занимала душа (сознание, мысль) как первоисточник.

Акцентируя роль причинных факторов, присущих деятельности тела самого по себе, Спиноза вместе с тем отвергал тот взгляд на детерминацию психических процессов, который в дальнейшем получил имя эпифеноменализма, учения о том, что психические явления  это призрачные отблески телесных. Ведь психическое в качестве мышления является, согласно Спинозе, таким же атрибутом материальной субстанции, как и ее протяженность. Потому, считая, что душа не определяет тело к мышлению, Спиноза утверждал также, что и тело не может определять душу к мышлению.

Чем был мотивирован этот вывод? Согласно Спинозе, он вытекает из теоремы: «Всякий атрибут одной субстанции должен быть представлен сам через себя» 4 .

А то, что справедливо в отношении атрибутов, то справедливо и в отношении модусов, т.е. всего многообразия единичного, которое соответствует тому или иному атрибуту: модусы одного не заключают в себе модусов другого.

Душа как вещь мыслящая и тело как та же самая вещь, но рассматриваемая в атрибуте протяженности, не могут определять друг друга (взаимодействовать) не в силу своего раздельного бытия, а в силу включенности в один и тот же порядок природы.

И душа и тело определяются одними и теми же причинами. Как же они могут оказывать причинное влияние друг на друга?

Вопрос о спинозистской трактовке психофизической проблемы нуждается в специальном анализе. Ошибочным, по нашему мнению, является взгляд тех историков, которые, справедливо отклоняя версию о Спинозе как стороннике (и даже родоначальнике) психофизического параллелизма, представляют его в качестве сторонника психофизического взаимодействия.

В действительности Спиноза выдвинул чрезвычайно глубокую, оставшуюся во многом непонятой не только его, но и нашими современниками идею о том, что имеется лишь одна «причинная цепь», одна закономерность и необходимость, один и тот же «порядок» и для вещей (включая такую вещь, как тело), и для идей. Затруднения возникают тогда, когда спинозистская трактовка психофизической проблемы (вопроса о соотношении психического с природой, физическим миром в целом) переводится на язык психофизиологической проблемы (вопроса о соотношении психических процессов с физиологическими, нервными). Тогда-то и начинаются поиски корреляций между индивидуальной душой и индивидуальным телом вне всеобщей, универсальной закономерности, которой неотвратимо подчинены и одно и другое, включенные в одну и ту же причинную цепь.

Знаменитая 7-я теорема 2-й части «Этики» «Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей» означала, что связи в мышлении и пространстве по своему объективному причинному основанию тождественны. Соответственно в схолии к этой теореме Спиноза указывает: «Будем ли мы представлять природу под атрибутом пространства, или под атрибутом мышления, или под каким-либо иным атрибутом, мы во всех случаях найдем один и тот же порядок, иными словами, одну и ту же связь причин, т. е. что те же самые вещи следуют друг за другом» 5 .
Психофизический параллелизм
Философской ориентации, противоположной спинозистской, придерживался последователь Декарта окказионалист Мельбранш (1638  1715). Он учил, что удостоверяемое опытом соответствие физического и психического создается божественной силой. Душа и тело  абсолютно независимые друг от друга сущности, поэтому их взаимодействие невозможно. Когда возникает известное состояние в одной из них, божество производит соответствующее состояние в другой.

Окказионализм (а не Спиноза) и был истинным родоначальником психофизического параллелизма. Именно эту концепцию принимает и далее развивает Лейбниц, отклонивший, однако, предположение о непрерывном участии божества в каждом психофизическом акте. Мудрость божественная проявилась, по его мнению, в предустановленной гармонии. Обе сущности  душа и тело  совершают свои операции независимо и автоматически в силу своего внутреннего устройства, но так как они запущены в ход с величайшей точностью, то складывается впечатление зависимости одного от другого. Учение о предустановленной гармонии делало бессмысленным изучение телесной детерминации психического. Оно ее просто отрицало. «Нет никакой пропорциональности ,  категорически заявлял Лейбниц,  между бестелесной субстанцией и той или иной модификацией материи» 6 .

Нигилистическое отношение к взгляду на тело как на субстрат душевных проявлений тяжело сказалось на концепциях немецких психологов, ведущих свою родословную от Лейбница (Гербарт, Вундт и другие).

Гартли: единое начало физического,

физиологического и психического
Психофизическая проблема стала психофизиологической в XVIII веке у Гартли (в материалистическом варианте) и у X. Вольфа (в идеалистическом варианте). На место зависимости психики от всеобщих сил и законов природы была поставлена ее зависимость от процессов в организме, в нервном субстрате.

Оба философа утвердили так называемый психофизиологический параллелизм. Но различие в их подходах касалось не только общей философской ориентации.

Гартли при всей фантастичности его воззрений на субстрат психических явлений (как говорилось выше, нервные процессы он описывал в терминах вибраций) пытался подвести физическое, физиологическое и психическое под общий знаменатель. Он подчеркивал, что пришел к своему пониманию человека под воздействием трудов Ньютона «Оптика» и «Начала» («Математические начала натуральной философии»).

Уже отмечалась важная роль изучения световых лучей в неоднократных попытках объяснить физическими законами их распространения и преломления различные субъективные феномены. Преимущество Гартли по сравнению с его предшественниками в том, что он избрал единое начало, почерпнутое в точной науке, для объяснения процессов в физическом мире (колебания эфира) как источника процессов в нервной системе, параллельно которым идут изменения в психической сфере (в виде ассоциаций по смежности).

Если физика Ньютона оставалась незыблемой до конца XIX столетия, то «вибраторная физиология» Гартли, на которую он опирался в своем учении об ассоциациях, являлась фантастической, не имевшей никаких оснований в реальных знаниях о нервной системе. Поэтому один из его верных последователей  Д. Пристли предложил принять и дальше разрабатывать учение Гартли об ассоциациях, отбросив гипотезу о нервных вибрациях. Тем самым это учение лишалось телесных корреляций, как физиологических, так и психических.

Сторонники ассоциативной психологии (Дж. Милль и другие) стали трактовать сознание как «машину», работающую по своим собственным автономным законам.
Успехи физики и доктрина параллелизма
Первая половина XIX века ознаменовалась крупными успехами физики, среди которых выделяется открытие закона сохранения энергии и ее превращения из одной формы в другую. Новая, «энергетическая» картина мира позволила нанести сокрушительный удар по витализму, который наделял живое тело особой витальной силой.

В физиологии возникает физико-химическая школа, обусловившая быстрый прогресс этой науки. Организм (в том числе человеческий) трактовался как физико-химическая, энергетическая машина. Он естественно вписывался в новую картину мироздания. Однако вопрос о месте в этой картине психики, сознания оставался открытым.

Для большинства исследователей психических явлений приемлемой версией выглядел психофизический параллелизм.

Круговорот различных форм энергий в природе и организме оставался «по ту сторону» сознания, явления которого рассматривались как несводимые к физико-химическим молекулярным процессам и невыводимые из них. Имеется два ряда, между которыми существует отношение параллельности. Признать, что психические процессы способны влиять на физические,  значит отступить от одного из фундаментальных законов природы.

В этой научно-идейной атмосфере появились сторонники подведения психических процессов под законы движения молекул, химических реакций и т. д. Такой подход (его сторонников назвали вульгарными материалистами) лишал исследования психики притязаний на изучение реальности, имеющей значение для жизнедеятельности. Его стали называть эпифеноменализмом  концепцией, согласно которой психика  это «избыточный продукт» работы «машины» головного мозга (см. выше).

Между тем в естествознании происходили события, которые доказывали бессмысленность такого взгляда (несовместимого и с обыденным сознанием, свидетельствующим о реальном воздействии психических явлений на поведение человека).

Биология восприняла дарвиновское учение о происхождении видов, из которого явствовало, что естественный отбор безжалостно истребляет «избыточные продукты». Вместе с тем это же учение побуждало трактовать окружающую организм среду (природу) в совершенно новых терминах  не физико-химических, а биологических, согласно которым среда выступает не в образе молекул, а как сила, которая регулирует ход жизненных процессов, в том числе и психических.

Вопрос о психофизических корреляциях оборачивался вопросом о психобиологических.
Психофизика
В то же время в физиологических лабораториях, где объектом служили функции органов чувств, логика самих исследований побуждала признать за этими функциями самостоятельное значение, увидеть в них действие особых закономерностей, не совпадающих с физико-химическими или биологическими.

Переход к экспериментальному изучению органов чувств был обусловлен открытием различий между сенсорными и двигательными нервами. Это открытие придало естественнонаучную прочность представлению о том, что субъективный чувственный образ возникает как продукт раздражения определенного нервного субстрата. Сам субстрат мыслился  соответственно достигнутому уровню сведений о нервной системе  в морфологических терминах, и это, как мы видели, способствовало зарождению физиологического идеализма, отрицавшего возможность какого-либо иного реального, материального основания для ощущений, кроме свойств нервной ткани. Зависимость же ощущений от внешних раздражителей и их соотношений утратила в этой концепции определяющее значение. Поскольку, однако, эта зависимость существует реально, она неизбежно должна была с прогрессом опытного исследования выступить на передний план.

Ее закономерный характер одним из первых обнаружил немецкий физиолог и анатом Вебер (см. выше), установивший, что и в этой области явлений достижимо точное знание  не только выводимое из опыта и проверяемое им, но и допускающее математическое выражение.

Как уже говорилось, в свое время потерпела неудачу попытка Гербарта подвести под математические формулы закономерный ход психической жизни. Эта попытка не удалась из-за фиктивности самого материала вычислений, а не из-за слабости математического аппарата. Веберу же, экспериментально изучавшему кожную и мышечную чувствительность, удалось обнаружить определенное, математически формулируемое соотношение между физическими стимулами и сенсорными реакциями.

Заметим, что принцип «специфической энергии» лишал смысла любое высказывание о закономерных отношениях ощущений к внешним раздражителям (поскольку, согласно указанному принципу, эти раздражители не выполняют никакой функции, кроме актуализации заложенного в нерве сенсорного качества).

Вебер  в отличие от И. Мюллера и других физиологов, придававших главное значение зависимости ощущений от нейроанатомических элементов и их структурных отношений,  сделал объектом исследований зависимость тактильных и мышечных ощущений от внешних раздражителей.

Проверяя, как варьируют ощущения давления при изменении интенсивности раздражителей, он установил капитальный факт: дифференцировка зависит не от абсолютной разницы между величинами, а от отношения данного веса к первоначальному.

Сходную методику Вебер применил к ощущениям других модальностей  мышечным (при взвешивании предметов рукой), зрительным (при определении длины линий) и др. И всюду получался сходный результат, приведший к понятию об «едва заметном различии» (между предыдущим и последующим сенсорным эффектом) как величине, постоянной для каждой модальности. «Едва заметное различие» при возрастании (или уменьшении) каждого рода ощущений является чем-то постоянным. Но для того чтобы это различие ощущалось, прирост раздражения должен, в свою очередь, достигнуть известной величины, тем большей, чем сильнее наличное раздражение, к которому оно прибавляется.

Значение установленного правила, которое в дальнейшем Фехнер назвал законом Вебера (добавочный раздражитель должен находиться в постоянном для каждой модальности отношении к данному, чтобы возникло едва заметное различие в ощущениях), было огромно. Оно не только показало упорядоченный характер зависимости ощущений от внешних воздействий, но и содержало (имплицитно) методологически важный для будущего психологии вывод о подчиненности числу и мере всей области психических явлений в их обусловленности физическими.

Первая работа Вебера о закономерном соотношении между интенсивностью раздражении и динамикой ощущений увидала свет в 1834 году. Но тогда она не привлекла внимания. И, конечно, не потому, что была написана на латинском языке. Ведь и последующие публикации Вебера, в частности его прекрасная (уже на немецком языке) обзорная статья для четырехтомного «Физиологического словаря» Руд. Вагнера, где воспроизводились прежние опыты по определению порогов, также не привлекли внимания к идее математической зависимости между ощущениями и раздражителями.

В то время эксперименты Вебера ставились физиологами высоко не из-за открытия указанной зависимости, а в силу утверждения опытного подхода к кожной чувствительности, в частности, изучения ее порогов, варьирующих по величине на различных участках поверхности тела. Это различие Вебер объясняя степенью насыщенности соответствующего участка иннервируемыми волокнами.

Веберова гипотеза о «кругах ощущений» (поверхность тела представлялась разбитой на участки-круги, каждый из которых снабжен одним нервным волокном; причем предполагалось, что системе периферических кругов соответствует их мозговая проекция) 7 приобрела в те годы исключительную популярность. Не потому ли, что она была созвучна доминировавшему тогда «анатомическому подходу»?

Между тем намеченная Вебером новая линия в исследовании психического: исчисление количественной зависимости между сенсорными и физическими явлениями  оставалась неприметной, пока ее не выделил и не превратил в исходный пункт психофизики Фехнер.

Мотивы, которые привели Фехнера в новую область, были существенно иными, чем у естественнонаучного материалиста Вебера. Фехнер вспоминал, что сентябрьским утром 1850 года, размышляя о том, как опровергнуть господствовавшее среди физиологов материалистическое мировоззрение, он пришел к выводу, что если у Вселенной  от планет до молекул  есть две стороны  «светлая», или духовная, и «теневая», или материальная, то должно существовать функциональное отношение между ними, выразимое в математических уравнениях. Если бы Фехнер был только религиозным человеком и мечтателем-метафизиком, его замысел остался бы в коллекции философских курьезов. Но он в свое время занимал кафедру физики и изучал психофизиологию зрения. Для обоснования же своей мистико-философской конструкции он избрал экспериментальные и количественные методы. Формулы Фехнера не могли не произвести на современников глубокого впечатления.

Фехнера вдохновляли философские мотивы: доказать в противовес материалистам, что душевные явления реальны и их реальные величины могут быть определены с такой же точностью, как и величины физических явлений.

Разработанные Фехнером методы едва заметных различий, средних ошибок, постоянных раздражении вошли в экспериментальную психологию и определили на первых порах одно из главных ее направлений. «Элементы психофизики» Фехнера, вышедшие в 1860 году, оказали глубокое воздействие на все последующие труды в области измерения и вычисления психических явлений  вплоть до наших дней. После Фехнера стала очевидной правомерность и плодотворность использования в психологии математических приемов обработки опытных данных. Психология заговорила математическим языком  сперва об ощущениях, затем о времени реакции, об ассоциациях и о других факторах душевной деятельности.

Выведенная Фехнером всеобщая формула, согласно которой интенсивность ощущения пропорциональна логарифму интенсивности раздражителя, стала образцом введения в психологию строгих математических мер. В дальнейшем обнаружилось, что указанная формула не может претендовать на универсальность. Опыт показал границы ее приложимости. Выяснилось, в частности, что ее применение ограничено раздражителями средней интенсивности и к тому же она действительна не для всех модальностей ощущений.

Разгорелись дискуссии о смысле этой формулы, об ее реальных основаниях. Вундт придал ей чисто психологическое, а Эббингауз  чисто физиологическое значение. Но безотносительно к возможным интерпретациям Фехнерова формула (и предполагаемый ею опытно-математический подход к явлениям душевной жизни) стала одним из краеугольных камней новой психологии.

Направление, зачинателем которого являлся Вебер, а теоретиком и прославленным лидером  Фехнер, развивалось вне общего русла физиологии органов чувств, хотя на первый взгляд оно как будто относилось именно к этому ответвлению физиологической науки. Объясняется это тем, что закономерности, открытые Вебером и Фехнером, реально охватывали соотношение психических и физических (а не физиологических) явлений. Хотя и предпринималась попытка вывести эти закономерности из свойств нервно-мозгового аппарата, но она носила сугубо гипотетический, умозрительный характер и свидетельствовала не столько о действительном, содержательном знании, сколько о потребности в нем.

Сам Фехнер делил психофизику на внешнюю и внутреннюю, понимая под первой закономерные соответствия между физическим и психическим, под второй  между психическим и физиологическим. Однако зависимость второго плана (внутренняя психофизика) осталась в контексте трактовки установленного им закона за пределами опытного и математического обоснования.

Мы видим, таким образом, что своеобразное направление в изучении деятельности органов чувств, известное под именем психофизики и ставшее одной из основ и составных частей нарождавшейся в качестве самостоятельной науки психологии, представляло область, отличную от физиологии. Объектом изучения психофизики являлась система отношений между психологическими фактами и доступными экспериментальному контролю, варьированию, измерению и вычислению внешними раздражителями. Этим психофизика принципиально отличалась от психофизиологии органов чувств, хотя исходную психофизическую формулу Вебер и получил, экспериментируя над кожной и мышечной рецепцией. В психофизике деятельность нервной системы подразумевалась, но не изучалась. Знание об этой деятельности не входило в состав исходных понятий. Корреляции психических явлений с внешними, физическими, а не с внутренними, физиологическими агентами оказались при существовавшем тогда уровне знаний о телесном субстрате наиболее доступной сферой экспериментальной разработки фактов и их математического обобщения.
Психофизический монизм
Трудности в осмыслении отношений между физической природой и сознанием, реально назревшая потребность в преодолении дуализма в трактовке этих отношений привели на рубеже XIX  XX веков к концепциям, девизом которых стал психофизический монизм.

Основная идея заключалась в том, чтобы представить вещи природы и явления сознания «сотканными» из одного и того же материала. Эту идею в различных вариантах излагали З. Мах, Р. Авенариус, В. Джемс.

«Нейтральным» к различению физического и психического материалом является, согласно Маху, сенсорный опыт, т. е. ощущения. Рассматривая их под одним углом зрения, мы создаем понятие о физическом мире (природе, веществе), под другим же углом зрения они «оборачиваются» явлениями сознания. Все зависит от контекста, в который включают одни и те же компоненты опыта.

Согласно Авенариусу, в едином опыте имеются различные ряды. Один ряд мы принимаем за независимый (например, явления природы), другой считаем зависимым от первого (явления сознания).

Приписывая мозгу психику, мы совершаем недопустимую «интроекцию», а именно  вкладываем в нервные клетки то, чего там нет. Образы и мысли нелепо искать в черепной коробке. Они находятся вне ее.

Предпосылкой такого взгляда являлось отождествление образа вещи с нею самою. Если их не различать, то, действительно, становится загадочным, каким образом все богатство познаваемого мира может разместиться в полутора килограммах мозговой массы.

В этой концепции психическое было отъединено от двух важнейших реалий, без соотнесенности с которыми оно становится миражем,  и от внешнего мира, и от своего телесного субстрата. Бесперспективность такого решения психофизической (и психофизиологической) проблемы доказана последующим развитием научной мысли.
Сеченов и Павлов: физический раздражитель как сигнал
Переход от физической трактовки отношений между организмом и средой к биологической породил новую картину не только организма, жизнь которого (включая ее психические формы) отныне мыслилась в ее нераздельных и избирательных связях со средой, но и самой среды. Воздействие среды на живое тело мыслилось не по типу механических толчков и не по типу перехода одного вида энергии  в другой. Внешний раздражитель приобретал новые сущностные характеристики, обусловленные потребностью организма в адаптации к нему.

Наиболее типичное выражение это получило в появлении понятия о раздражителе-сигнале. Тем самым место прежних физических и энергетических детерминант заняли сигнальные. Пионером включения в общую схему поведения категории сигнала как его регулятора был И.М. Сеченов (см. выше).

Физический раздражитель, воздействуя на организм, сохраняет свои внешние физические характеристики, но при его рецепции специальным телесным органом приобретает особую форму. Говоря сеченовским языком - форму чувствования. Это позволяло интерпретировать сигнал в роли посредника между средой и ориентирующимся в ней организмом.

Трактовка внешнего раздражителя как сигнала получила дальнейшее развитие в работах И.П. Павлова по высшей нервной деятельности. Он ввел понятие о сигнальной системе, которая позволяет организму различать раздражители внешней среды и, реагируя на них, приобретать новые формы поведения.

Сигнальная система не является чисто физической (энергетической) величиной, но она не может быть отнесена и к чисто психической сфере, если понимать под ней явления сознания. Вместе с тем сигнальная система имеет психический коррелят в виде ощущений и восприятии.
Вернадский: ноосфера как особая оболочка планеты
Новое направление в понимании отношений между психикой и внешним миром наметил В.И. Вернадский.

Важнейшим вкладом Вернадского в мировую науку явилось его учение о биосфере как особой оболочке Земли, в которой активность включенного в эту оболочку живого вещества является геохимическим фактором планетарного масштаба. Отметим, что Вернадский, отказавшись от термина «жизнь», говорил именно о живом веществе. Под веществом было принято понимать атомы, молекулы и то, что из них построено. Но вещество мыслилось до Вернадского как абиотическое или, если принять его излюбленный термин, как косное, лишенное признаков, отличающих живые существа.

Отвергая прежние воззрения на отношения между организмом и средой, Вернадский писал: «Нет той инертной безразличной, с ним не связанной среды для живого вещества, которое логически принималось во внимание при всех наших представлениях об организме и среде: организм  среда; и нет того противопоставления: организм  природа, при котором то, что происходит в природе, может не отражаться в организме, есть неразрывное целое: живое вещество = биосфера» 8 .

Этот знак равенства имел принципиальное значение. В свое время И.М. Сеченов, восприняв кредо передовой биологии середины XIX века, отверг ложную концепцию организма, обособляющую его от среды, тогда как в понятие об организме должна входить и среда, его составляющая. Отстаивая в 1860 году принцип единства живого тела и среды, Сеченов следовал программе физико-химической школы, которая, сокрушив витализм, учила, что в живом теле действуют силы, которых нет в неорганической природе.

«Мы все  дети Солнца» ,  сказал Гельмгольц, подчеркивая зависимость любых форм жизнедеятельности от источника ее энергии. Иной смысл придавал принципу единства организма и среды Вернадский, учение которого представляло новый виток развития научной мысли. Вернадский говорил не о ложном понимании организма (как Гельмгольц, Сеченов и другие), а о ложном понимании среды, доказывая тем самым, что в понятие среды (биосферы) должны входить и организмы, ее составляющие. Он писал: «В биогенном токе атомов и связанной с ним энергии проявляется резко планетное, космическое значение живого вещества, ибо биосфера является той единственной земной оболочкой, в которую непрерывно проникают космическая энергия, космические излучения и прежде всего лучеиспускание Солнца» 9 .

Биогенный ток атомов в значительной степени и создает биосферу, в которой происходит непрерывный материальный и энергетический обмен между образующими ее косными природными телами и заселяющим ее живым веществом. Порождаемая мозгом как трансформированным живым веществом деятельность человека резко увеличивает геологическую силу биосферы. Так как эта деятельность регулируется мыслью, то личностную мысль Вернадский рассматривал не только в ее отношении к нервному субстрату или окружающей организм ближайшей внешней среде (как натуралисты всех предшествующих веков), но и как планетное явление. Палеонтологически с появлением человека начинается новая геологическая эра. Вернадский согласен (вслед за некоторыми учеными) называть ее психозойской.

Это был принципиально новый, глобальный подход к человеческой психике, включающий ее в качестве особой силы в историю земного шара, придающий истории нашей планеты совершенно новую, особую направленность и стремительные темпы. В развитии психики усматривался фактор, ограничивающий чуждую живому веществу косную среду, оказывающий давление на нее, изменяющий распределение в ней химических элементов и т. д. Как размножение организмов проявляется в давлении живого вещества в биосфере, так и ход геологического проявления научной мысли давит создаваемыми им орудиями на косную, сдерживающую его среду биосферы, создавая ноосферу, царство разума. Очевидно, что для Вернадского воздействие мысли, сознания на природную среду (вне которой сама эта мысль не существует, ибо она в качестве функции нервной ткани является компонентом биосферы) не может быть иным, как опосредованным орудиями, созданными культурой, включая средства коммуникаций.

Термин «ноосфера» (от греч. «нус»  разум и «сфера»  шар) был введен в научный язык французским математиком и философом Э. Леруа, который совместно с другим мыслителем Тейяр де Шарденом различал три ступени эволюции: литосферу, биосферу и ноосферу. Вернадский (называвший себя реалистом) придал этому понятию материалистический смысл. Не ограничившись высказанным задолго до него и Тейяр де Шардена положением об особой геологической «эре человека», он наполнил понятие «ноосфера» новым содержанием, которое черпал из двух источников: естественных наук (геология, палеонтология и т.д.) и истории научной мысли.

Сопоставляя последовательность геологических наслоений с археозоя и морфологических структур отвечающих им форм жизни, Вернадский указывает на процесс усовершенствования нервной ткани, в частности мозга. «Без образования мозга человека не было бы его научной мысли в биосфере, а без научной мысли не было бы геологического эффекта  перестройки биосферы  человечеством» 10 .

Размышляя по поводу выводов анатомов об отсутствии существенной разницы между мозгом человека и обезьяны, Вернадский замечал: «Едва ли это можно иначе толковать, как нечувствительностью и неполнотой методики. Ибо не может быть никакого сомнения в существовании резкого различия в тесно связанных с геологическим эффектом и структурой мозга проявлениях в биосфере ума человека и ума обезьян. По-видимому, в развитии ума человека мы видим проявления не грубо анатомического, выявляющегося в геологической длительности изменением черепа, а более тонкого изменения мозга... которое связано с социальной жизнью в ее исторической длительности» 11 .

Переход биосферы в ноосферу, оставаясь природным процессом, приобретал вместе с тем, согласно Вернадскому, особый исторический характер, отличный от геологической истории планеты.

К началу XX века стало очевидно, что научная работа способна изменить лик Земли в масштабах, подобных великим тектоническим сдвигам. Пережив небывалый взрыв творчества, научная мысль проявила себя как сила геологического характера, подготовленная миллиардами лет истории жизни в биосфере. Приобретая форму, говоря словами Вернадского, «вселенскости», охватывая всю биосферу, научная мысль создает новую стадию организованности биосферы.

Научная мысль изначально исторична. И ее история, согласно Вернадскому,  не внешнее и рядоположенное по отношению к истории планеты. Это меняющая ее в самом строгом смысле геологическая сила. Как писал Вернадский, созданная в течение геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает все сильнее и глубже меняться под влиянием научной мысли человечества. Вновь создавшийся геологический фактор  научная мысль  меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты.

В истории же научного познания особый интерес вызывал у Вернадского вопрос о субъекте как движущей силе научного творчества, о значении личности и уровня общества (политической жизни) для развития науки, о самих способах открытия научных истин (особенно любопытно, считал он, изучить тех лиц, которые делали открытия задолго до их настоящего признания наукой). «Мне кажется ,  писал Вернадский,  изучая открытия для области науки, делаемые независимо разными людьми, при разной обстановке, возможно глубже проникнуть в законы развития сознания в мире» 12 . Понятие о личности и ее сознании осмысливалось ученым сквозь призму его общего подхода к мирозданию и месту, которое занимает в нем человек. Размышляя о развитии сознания и мире, в космосе, во Вселенной, Вернадский относил это понятие к категории тех же естественных сил, как жизнь и все другие силы, действующие на планете. Он рассчитывал, что путем обращения к историческим реликтам в виде тех научных открытий, которые были сделаны независимо разными людьми в различных исторических условиях, удастся проверить, действительно ли интимная и личная работа мысли конкретных индивидов совершается по независимым от этой индивидуальной мысли объективным законам, которые, как и любые законы науки, отличают повторяемость, регулярность.

Движение научной мысли, по Вернадскому, подчинено столь же строгим естественноисторическим законам, как смена геологических эпох и эволюция животного мира. Законы развития мысли не определяют автоматически работу мозга как живого вещества биосферы.

Недостаточно и организованной корпорации ученых. Необходима специальная активность личности в процессах преобразования биосферы в ноосферу. Именно эту активность, энергию личности Вернадский считал важнейшим фактором происходящей в мироздании преобразовательной работы. Он различал бессознательные формы этой работы в деятельности сменявших друг друга поколений и формы сознательные, когда из векового бессознательного, коллективного и безличного труда поколений, приноровленного к среднему уровню и пониманию, выделяются «способы открытия новых научных истин».

С энергией и активностью личностей, владеющих этими способами, Вернадский связывал ускорение прогресса. При его «космическом» способе понимания мироздания под прогрессом подразумевалось не развитие знаний само по себе, но развитие ноосферы как измененной биосферы и тем самым всей планеты как системного целого. Психология личности оказывалась своего рода энергетическим началом, благодаря которому происходит эволюция Земли как космического целого.

Термин «ноосфера» означал такое состояние биосферы - одной из оболочек нашей планеты, - при котором она приобретает новое качество благодаря научной работе и организуемому посредством нее труду. При ближайшем рассмотрении становится очевидным, что эта сфера, по представлениям Вернадского, изначально пронизана личностно-мотивационной активностью человека.

ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ ПСИХОЛОГИИ

Том 1

Издательство «Феникс»

Ростов-на-Дону

ПЕТРОВСКИЙ Артур Владимирович (1924 г. рождения), доктор психологических наук, профессор, академик Российской Академии образования. Заслуженный деятель науки РФ, с 1992 г. президент Российской Академии образования.

Автор книг по истории психологии, социальной психологии, психологии личности. Редактор и автор многократно переиздававшихся учебников по психологии для вузов. Его книги переведены на многие иностранные языки.

ЯРОШЕВСКИЙ Михаил Григорьевич (1915 г. рождения), доктор психологических наук, профессор, действительный член Нью-йоркской академии наук, почетный член РАО. Главный научный сотрудник Института истории естествознания и техники Российской Академии Наук.

Художник О. Бабкин

Петровский А. В., Ярошевский М. Г.

История и теория психологии - Ростов-на-Дону:

Издательство «Феникс», 1996. - 416 с.

В работе представлен нетрадиционный подход к историческому развитию психологического познания, позволивший под новым углом зрения проследить эволюцию понятийных структур психологической науки, ее объясняющих принципов и проблем.

Этот подход реализуется благодаря ориентации на метод категориального анализа, цель которого выявить закономерный и системный характер преобразований научных знаний о психике.

И 4704010000 – без объявления ББК 65.5

Петровский А. В.

Ярошевский М. Г.

© «Феникс», 1996.

Функционализм

В начале XX века прежний образ предмета психологии, каким он сложился в период ее самоутверждения в семье других наук, сильно потускнел. Хотя по-прежнему большинство психологов считало, что они изучают сознание и его явления, эти явления все теснее соотносились с жизнедеятельностью организма, с его двигательной активностью. Лишь очень немногие продолжали вслед за Вундтом считать, что они призваны заниматься поисками строительного материала непосредственного опыта и его структурами.

Такому подходу, названному структурализмом, противостоял функционализм. Это направление, отвергая анализ внутреннего опыта и его структур, считало главным делом психологии выяснение того, как эти структуры работают, когда решают задачи, касающиеся актуальных нужд людей. Тем самым предметная область психологии расширялась, охватывая психические функции (а не элементы) как внутренние операции, которые производятся не бестелесным субъектом, а организмом с целью удовлетворить его потребность в приспособлении к среде.

У истоков функционализма в США стоял Вильям Джемс (1842 - 1910). Он известен также как лидер философии прагматизма (от греч. «прагма» - действие), которая оценивает идеи и теории исходя из того, как они работают на практике, принося пользу индивиду.

В своих «Основах психологии» (1890) Джемс писал, что внутренний опыт человека - это не «цепочка элементов», а «поток сознания». Его отличают личностная (в смысле выражения интересов личности) избирательность (способность постоянно производить выбор).

Обсуждая проблему эмоций, Джемс (одновременно с датским врачом Карлом Ланге) предложил парадоксальную, вызвавшую острые споры концепцию, согласно которой первичными являются изменения в мышечной и сосудистой системах организма, вторичными - вызванные ими эмоциональные состояния. «Мы опечалены, потому что плачем, приведены в ярость, потому что бьем другого» .

Хотя Джемс не создал ни целостной системы, ни школы, его взгляды на служебную роль сознания во взаимодействии организма со средой, взывающей к практическим решениям и действиям, прочно вошли в идейную ткань американской психологии. До сих пор по блестяще написанной в конце прошлого века книге Джемса учатся в американских колледжах.

Бихевиоризм

В начале XX века возникает мощное направление, утвердившее в качестве предмета психологии поведение, понятое как совокупность реакций организма, обусловленная его общением со стимулами среды, к которой он адаптируется. Кредо направления запечатлел термин «поведение» (англ. «бихевиор»), а само оно было названо бихевиоризмом. Его «отцом» принято считать Дж.Уотсона, в статье которого «Психология, каковой ее видит бихевиорист» (1913) излагался манифест новой школы. В нем требовалось «выбросить за борт» как пережиток алхимии и астрологии все понятия субъективной психологии сознания и перевести их на язык объективно наблюдаемых реакций живых существ на раздражители. Ни Павлов, ни Бехтерев, на концепции которых опирался Уотсон, не придерживались столь радикальной точки зрения. Они надеялись, что объективное изучение поведения в конце концов, как говорил Павлов, прольет свет на «муки сознания».

Бихевиоризм стали называть «психологией без психики». Этот оборот предполагал, что психика идентична сознанию. Между тем, требуя устранить сознание, бихевиористы вовсе не превращали организм в лишенное психических качеств устройство.Они изменили представление об этих качествах. Реальный вклад нового направления заключался в резком расширении изучаемой психологией области. Она отныне включала доступный внешнему объективному наблюдению, не зависимый от сознания стимул - реактивные отношения.

Изменились схемы психологических экспериментов. Они ставились преимущественно на животных - белых крысах. В качестве экспериментальных устройств, взамен прежних физиологических аппаратов, были изобретены различные типы лабиринтов и «проблемных ящиков». Запускаемые в них животные научились находить из них выход.

Тема научения, приобретения навыков путем проб и ошибок стала центральной для этой школы, собравшей огромный экспериментальный материал о факторах, определяющих модификацию поведения. Материал подвергался дотошной статистической обработке. Ведь реакции животных носили не жестко предопределенный, а статистический характер. Изменялось воззрение на законы, правящие поведением живых существ, в том числе человека, который предстал в этих опытах как «большая белая крыса», ищущая свой путь в «лабиринте жизни», где вероятность успеха не предопределена и царит его величество - случай.

Исключив сознание, бихевиоризм неизбежно оказался односторонним направлением. Вместе с тем, он ввел в научный аппарат психологии категорию действия в качестве не только внутренней духовной (как в прежние времена), но и внешней, телесной реальности. Бихевиоризм изменил общий строй психологического познания. Его предмет охватывал отныне построение и изменение реальных телесных действий в ответ на широкий спектр внешних вызовов.

Сторонники этого направления рассчитывали, что, опираясь на данные экспериментов, удастся объяснить любые естественные формы поведения людей, такие, например, как строительство небоскреба или игру в теннис. Основа же всего - законы научения.

Психоанализ

Наряду с бихевиоризмом и в те же самые времена до основания подорвал психологию сознания психоанализ. Он обнажил за покровом сознания мощные пласты не осознаваемых субъектом психических сил, процессов и механизмов. Мнение о том, что область психического простирается за пределами тех испытываемых субъектом явлений, о которых он способен дать отчет, высказывалось и до того, как психология приобрела статус опытной науки.

В предмет науки область бессознательного превратил психоанализ. Так назвал свое учение австрийский врач Зигмунд Фрейд (1856 - 1939). Как и многие другие классики современной психологии, он долгие годы занимался изучением центральной нервной системы, приобретя солидную репутацию специалиста в этой области.

Став врачом, занявшись лечением больных психическими расстройствами, он на первых порах пытался объяснить их симптомы динамикой нервных процессов (используя, в частности, сеченовское понятие о торможении). Однако, чем больше он углублялся в эту область, тем острее испытывал неудовлетворенность. Ни в нейрофизиологии, ни в царившей тогда психологии сознания он не видел средств, позволяющих объяснить причины патологических изменений в психике своих пациентов. А не зная причин, приходилось действовать вслепую, ибо только устранив их, можно было надеяться на терапевтический эффект.

В поисках выхода он обратился от анализа сознания к анализу скрытых, глубинных слоев психической активности личности. До Фрейда они не были предметом психологии, после него стали его неотъемлемой частью.

Первый импульс к их изучению придало применение гипноза. Внушив загипнотизированному человеку какое-либо действие с тем, чтобы он его выполнил после пробуждения, можно наблюдать, как он, хотя и совершает его будучи в полном сознании, но истинной причины не знает и начинает придумывать для него мотивы, чтобы оправдать свой поступок. Истинные причины от сознания скрыты, но именно они правят поведением. Анализом этих сил и занялись Фрейд и его последователи. Они создали одно из самых мощных и влиятельных направлений в современной науке о человеке. Используя различные методики истолкования психических проявлений (свободный ассоциативный поток мыслей у пациентов, образы их сновидений, ошибки памяти, оговорки, перенос пациентом своих чувств на врача и др.), они разработали сложную и разветвленную сеть понятий, оперируя которой, уловили глубинные «вулканические» процессы, скрытые за осознанными явлениями в «зеркале» самонаблюдения.

Главной среди этих процессов была признана имеющая сексуальную природу энергия влечения. Ее назвали словом «либидо». Со времен детства в условиях семейной жизни она определяет мотивационный ресурс личности. Испытывая различные трансформации, она подавляется, вытесняется и, тем не менее, прорывается сквозь «цензуру» сознания по обходным путям, разряжаясь в различных симптомах, в том числе патологических (расстройства движений, восприятия, памяти и т.д.).

Этот взгляд привел к пересмотру прежней трактовки сознания. Его активная роль в поведении не отвергалась, но представлялась существенно другой, чем в традиционной психологии. Его отношение к бессознательной психике мыслилось неизбывно конфликтным. В то же время только благодаря осознанию причин подавленных влечений и потаенных комплексов удается (с помощью техники психоанализа) избавиться от душевной травмы, которую они нанесли личности.

Открыв объективную психодинамику и психоэнергетику мотивов поведения личности, скрытую «за кулисами» ее сознания, Фрейд преобразовал прежнее понимание предмета психологии. Проделанная им и множеством его последователей психотерапевтическая работа обнажила важнейшую роль мотивационных факторов как объективных регуляторов поведения, стало быть, не зависимых от того, что нашептывает «голос самосознания».

Психоаналитическое движение

Фрейда окружало множество учеников. Наиболее самобытными из них, создавшими собственные направления, были Карл Юнг (1875 - 1961) и Альфред Адлер (1870 - 1937).

Первый назвал свою психологию аналитической, второй - индивидуальной. У истоков психоанализа их имена были так тесно связаны, что, когда Юнг на просьбу храниеля Британского музея назвать свою фамилию сказал «Юнг», тот переспросил: «Фрейд-Юнг-Адлер?» и услышал в ответ извинение: «Нет, только Юнг» .

Первым нововведением Юнга было понятие о «коллективном бессознательном». Если в бессознательную психику индивида могут, по Фрейду, войти явления, вытесненные из сознания, то Юнг считал ее насыщенной формами, которые никогда не могут быть индивидуально приобретенными, но являются даром далеких предков. Анализ дозволяет определить структуру этого дара, образуемого несколькими архетипами.

Будучи скрытыми от сознания организаторами личного опыта, архетипы обнаруживаются в сновидениях, фантазиях, галлюцинациях, а также творениях культуры. Большую популярность приобрело разделение Юнгом человеческих типов на экстравертивный (обращенный вовне, увлеченный социальной активностью) и интровертивный (обращенный внутрь, сосредоточенный на собственных влечениях, которым Юнг вслед за Фрейдом дал имя «либидо», однако считал неправомерным отождествлять с сексуальным инстинктом).

Адлер, модифицируя исходную доктрину психоанализа, выделил как фактор развития личности чувство неполноценности, порождаемое, в частности, телесными дефектами. Как реакция на это чувство возникает стремление к его компенсации и сверхкомпенсации с тем, что бы добиться превосходства над другими. В «комплексе неполноценности» скрыт источник неврозов.

Психоаналитическое движение широко распространилось в различных странах. Возникали новые варианты объяснения и лечения неврозов динамикой неосознаваемых влечений, комплексов, психических травм. Менялись и представления самого Фрейда на структуру и динамику личности. Ее организация выступила в виде модели, компонентами которой являются: Оно (слепые иррациональные влечения), Я (эго) и Сверх-Я (уровень моральных норм и запретов, возникающих в силу того, что в первые же годы жизни ребенок идентифицирует себя с родителями).

От напряжения, под которым оказывается Я из-за давления на него, с одной стороны, слепых влечений, с другой - моральных запретов, человека спасают защитные механизмы: вытеснения (устранения мыслей и чувств в область бессознательного), сублимации (переключения сексуальной энергии на творчество) и т.п.

Левин: динамика мотивации

Теорию, близкую к гештальтизму, но применительно к мотивам поведения, а не психичесим образам (чувственным и умственным) развивал К. Левин (1890 - 1947). Он назвал ее «теорией поля».

Понятие о «поле» было заимствовано им, как и другими гештальтиетами, из физики и использовалось в качестве аналога гештальта. Личность изображалась как «система напряжений». Она перемещается в среде (жизненном пространстве), одни районы которой ее притягивают, другие - отталкивают. Следуя этой модели, Лезин совместно с учениками провел множество экспериментов по изучению динамики мотивов. Один из них выполнила приехавшая с мужем из России Б.В. Зейгарник. Испытуемым предлагался ряд заданий. Одни задания они завершали, тогда как выполнение других под различными предлогами прерывалось. Затем испытуемых просили вспомнить, что они делали во время опытов. Оказывалось, что память на прерванное действие значительно лучше, чем на завершенное. Этот феномен, получивший имя «эффекта Зейгарник», говорил, что энэргия мотива, созданная заданием, не исчерпав себя (из-за того, что оно было прервано), сохранилась и перешла в память о нем.

Другим направлением стало изучение уровня притязаний. Это понятие обозначало степень трудности цели, к которой стремится субъект. Ему предъявлялась шкала заданий различной степени трудности. После того как он выбрал и выполнил (или не выполнил) одно из них, у него спрашивали: задачу какой степени трудности он выберет следующей. Этот выбор после предшествующего успеха (или неуспеха) фиксировал уровень притязаний. За выбранным уровнем скрывалось множество жизненных проблем, с которыми повседневно сталкивается личность, - переживаемые ею успех или неуспех, надежды, ожидания, конфликты, притязания и др.

За несколько десятилетий первые ростки новой дисциплины, выступившей под древним именем психологии, преобразились в огромную область научных знаний. По богатству теоретических идей и эмпирических методов она вышла на достойное место среди других высокоразвитых наук.

Как далеко отстояли начальные попытки найти в качестве уникального предмета психологии элементы сознания от широко развернувшейся многокрасочной панорамы душевной жизни и поведения живых существ, созданной усилиями многих школ и направлений! Распад на школы, каждая из которых претендовала на то, чтобы явиться миру в качестве единственно настоящей психологии, стал поводом для оценки столь необычной для науки ситуации, как кризисной.

Реальный же исторический смысл этого распада заключался в том, что средоточием исследовательской программы каждой из школ стала разработка одного из блоков категориального аппарата психологии. Каждая наука оперирует своими категориями, т.е. наиболее фундаментальными обобщениями мысли, не выводимыми из других. Понятие о категориях возникло в недрах философии (здесь, как и во множестве других открытий, пионером был Аристотель, выделивший такие категории, как сущность, количество, качество, время и др.). Категории образуют внутренне связанную систему. Она выполняет в познавательном процессе рабочую функцию, поэтому может быть названа аппаратом мышления, посредством которого отражается различная глубина исследуемой реальности, каждый объект которой воспринимается в его количественных, качественных, временных и тому подобных характеристиках.

Наряду с названными глобальными философскими категориями (и в нераздельности с ними) конкретная наука оперирует собственными категориями. В них дан не мир в целом, а предметная область, «выкроенная» из этого мира в целях детального изучения ее особой, уникальной природы. Одной из таких областей является психика, или, говоря языком русского ученого Н.Н. Ланге, - психосфера. Конечно, она также постигается научной мыслью в категориях количества, качества, времени и т.д. Но, чтобы познать природу психики, законы, которым она подчинена, овладеть ею на практике, нужен специальный категориальный аппарат, дающий видение психической реальности как отличной от физической, биологической, социальной.

Психология осваивала сферу своих явлений с помощью основных категориальных «блоков»: психического образа, психического действия, мотива, психосоциального отношения, личности. Любая мысль, вступая в общение с психической реальностью, схватывает ее не иначе, как в этих категориях. Разобщенность же школ произошла в силу того, что в рассматриваемый период каждая из них прицельно сосредоточилась на одном из блоков, категория образа стала одной из первых в теоретических схемах экспериментальной психологии, поскольку она опиралась на физиологию органов чувств, продуктом деятельности которых служат элементарные психические образы - ощущения.

Преодолевая «атомистический» структурный анализ вундтовской школы, гештальт-психология экспериментально доказала, во-первых, целостность и предметность образа, во-вторых, зависимость от него поведения организма. В отличие от версий об элементах сознания функциональная психология сосредоточилась на его функциях, актах. Однако логика науки требовала перейти от внутрипсихического действия к объективному, соединяющему организм с его средой.

Рефлексология и бихевиоризм внесли непреходящий вклад в разработку категории действия. Психоанализ поставил в центр своих построений категорию мотива, по отношению к которому вторичны и образ, и действие, а затем, опираясь на нее, предложил динамическую модель организации личности. Наконец, французские психологи сосредоточились на сотрудничестве между людьми, на процессах общения, выявив тем самым включенность в систему категорий психосоциального отношения как инварианта аппарата психологического познания.

Инвариант выражает наиболее устойчивое и постоянное в системе. Категории психологии инвариантны по отношению к системе психологических знаний. Каждая школа сосредоточилась на одном из инвариантов, но проделанная ею работа обогащала систему в целом. Поскольку, однако, прицельная разработка одного из инвариантов неотвратимо придавала теоретическому облику школы односторонность, дальнейшее развитие психологической мысли шло в направлении поиска интегральных схем. Они открывали перспективу синтеза идей, порожденных «монокатегориальными» школами.

Эволюция школ и направлений

Анализ путей развития основных психологических школ выявляет общую для них тенденцию. Они изменялись в направлении обогащения своей категориальной основы теоретическими ориентациями других школ.

Необихевиоризм

Формула бихевиоризма была четкой и однозначной: «стимул - реакция». Вопрос о тех процессах, которые происходят в организме, и его психическом устройстве между стимулом и реакцией снимался с повестки дня. Такая позиция следовала из философии позитивизма: убеждения в том, что научный факт отличается своей непосредственной наблюдаемостью. Как внешний стимул, так и реакция (ответное движение) открыты для наблюдения каждому, независимо от его теоретической позиции. Поэтому связка «стимул - реакция» служит, согласно радикальному бихевиоризму, незыблемой опорой психологии как точной науки.

Между тем в кругу бихевиористов появились выдающиеся психологи, поставившие этот постулат под сомнение. Первым из них был американец Эдвард Толмен (1886 - 1959), согласно которому формула поведения должна состоять не из двух, а из трех членов, и поэтому выглядеть следующим образом: стимул (независимая переменная) - промежуточные переменные - зависимая переменная (реакция).

Среднее звено (промежуточные переменные) - не что иное, как недоступные прямому наблюдению психические моменты: ожидания, установки, знания.

Следуя бихевиористской традиции, Толмен ставил опыты над крысами, ищушими выход из лабирикта. Главный же вывод из этих опытов свелся к тому, что, опираясь на строго контролируемое экспериментатором и объективно им наблюдаемое поведение животных, можно достоверно установить, что этим поведением управляют не те стимулы, которые действуют на них в данный момент, а особые внутренние регуляторы. Поведение предваряют своего рода ожидания, гипотезы, познавательные (когнитивные) «карты». Эти карты животное само строит. Они и ориентируют его в лабиринте. По ним оно, будучи запущено в лабиринт, узнает, «что ведет к чему». Положение о том, что психические образы служат регулятором действия, было обосновано гештальт-теорией. Учтя ее уроки, Толмен разработал собственную теорию, названную когнитивным бихевиоризмом.

Другой вариант необихевиоризма принадлежал Кларку Халлу (1884 - 1952) и его школе. Он ввел в формулу «стимул - реакция» другое среднее звено, а именно потребность организма (пищевую, сексуальную, потребность во сне и др.). Она придает поведению энергию, создает незримый потенциал реакции. Этот потенциал разряжается при подкреплении (понятие, которое Халл заимствовал у И.П. Павлова), и тогда реакция закрепляется, и организм чему-то научается.

Неофрейдизм

Это направление, усвоив основные схемы и ориентации ортодоксального психоанализа, пересмотрело базовую для него категорию мотивации. Решающая роль была придана влияниям социокультурной среды и ее ценностям.

Уже Адлер стремился объяснить бессознательные комплексы личности социальными факторами (см. выше). Намеченный им подход был развит группой исследователей, которых принято объединять под именем неофрейдистов. То, что Фрейд относил за счет биологии организма, заложенных в нем влечений, эта группа объясняла врастанием индивида в исторически сложившуюся культуру. Такие выводы были сделаны на большом антропологическом материале, почерпнутом при изучении нравов и обычаев племен, далеких от западной цивилизации.

Лидером неофрейдизма принято считать Карен Хорни (1885 - 1953). Испытав влияние марксизма, она доказывала в теории, на которую опиралась в своей психоаналитической практике, что все конфликты, возникающие в детстве, порождаются отношениями ребенка с родителями. Именно кз-за характера этих отношений у него возникает базальное чувство тревоги, отражающее беспомощность ребенка в потенциально враждебном мире. Невроз не что иное, как реакция на тревожность. Описанные Фрейдом извращения и агрессивные тенденции являются не причиной невроза, а его результатом. Невротическая мотивация приобретает три направления: движение к людям как потребность в любви, движение от людей как потребность в независимости и движение против людей как потребность во власти (порождающая ненависть, протест и агрессию).

Объясняя неврозы, их генезис и механизмы развития конкретным социальным контекстом, неофрейдисты подвергали критике капиталистическое общество как источник отчуждения личности (в смысле, приданном этому термину Марксом), утраты ею своей идентичности, забвения своего Я и т.п.

Ориентация на социокультурные факторы взамен биологических определила облик неофрейдизма. При этом существенную роль в зарождении данного направления сыграло обращение его лидеров к марксистской философии человека. Под знаком этой философии складывались теоретические основы российской психологии в советский период.

Когнитивная психология

В середине XX века появились особые машины - компьютеры. Во всей предшествующей истории человечества машины являлись устройствами, которые перерабатывают либо материал (вещество), либо энергию. Компьютеры же являются носителями и преобразователями информации, иначе говоря, сигналов, передающих сообщения о чем-либо.

Процессы передачи информации, управляющей поведением живых систем, происходят в различных формах с момента появления этих систем на Земле. Генетическая информация, определяющая характер наследственности, переходит от одного организма к другому. Животные общаются со средой и между собой посредством первой сигнальной системы (по И.П. Павлову). С появлением человека в недрах созидаемой обществом культуры возникают и развиваются язык и другие знаковые системы. Научно-технический прогресс привел к изобретению информационных машин. Тогда и сложилась наука (ее «отец» - Н. Винер), которая стала рассматривать все формы сигнальной регуляции с единой точки зрения как средства связи и управления в любых системах - технических, органических, психологических, социальных. Она была названа кибернетикой (от греч. «кибернетике» - искусство управления). Ею разработаны специальные методы, позволившие создать для компьютеров множество программ по восприятию, запоминанию и переработке информации; а также обмену ею. Это привело к настоящей революции в общественном производстве как материальном, так и духовном.

Появление информационных машин, способных с огромной быстротой и точностью выполнять операции, считавшиеся уникальным преимуществом человеческого мозга, оказало существенное влияние и на психологию. Возникли дискуссии относительно того, не является ли работа компьютера подобием работы человеческого мозга, а тем самым и его умственной организации. Ведь информация, перерабатываемая компьютером, может рассматриваться как знание. А в запечатлении, хранении и преобразовании знания состоит важнейшая ипостась психической активности. Образ компьютера («компьютерная метафора») изменил научное видение этой активности. В результате произошли коренные изменения в американской психологии, где десятилетиями господствовал бихевиоризм.

Бихевиоризм, как отмечалось, притязал на строгую объективность своих теорий и методов. Считалось, что психология может быть точной наукой, подобной физике, пока она ограничивается объективно наблюдаемым внешним поведением организма. Отвергалось любое обращение к тому, что, говоря языком И.М. Сеченова, «нашептывает обманчивый голос самосознания» (интроспекции), любые показания субъекта о своих переживаниях. Признавались фактами науки только те, которые можно измерить в сантиметрах, граммах и секундах.

Предмет, достойный имени научной психологии, сводился к отношению «стимул - реакция». В то же время в необихевиоризме сложилось представление о том, что в промежутке между этми двумя главными переменными действуют и другие переменные. Толмен назвал их «промежуточными» (см. выше). Одна из промежуточных переменных была названа «когнитивной картой», создавая и используя которую, организм ориентируется в проблемной ситуации. Это подрывало главный постулат бихевиоризма. Сокрушительный удар по нему нанесло возникшее в середине XX века, под впечатлением компьютерной революции, новое направление, названное когнитивной психологией (от лат. «когнитио» - знание, познание). Во главу угла когнитивная психология поставила изучение зависимости поведения субъекта от внутренних, познавательных (информационных) вопросов и структур (схем, «сценариев»), сквозь призму которых он воспринимает свое жизненное пространство и действует в нем. То, в чем классический бихевиоризм отказывал человеку (восприятие, запоминание, внутреннее преобразование информации), оказалось делом объективно, независимо от человека, работающего компьютера. В свете этого рухнуло представление о том, что извне незримые познавательные (когнитивные) процессы недоступны объективному, строго научному исследованию.

Разрабатываются различные теории организации и преобразования знания - от мгновенно воспринимаемых и сохраняемых чувственных образов до сложной многоуровневой семантической (смысловой) структуры человеческого сознания (У. Найссер).

Гуманистическая психология

Другое направление, решительно отвергнувшее бихевиоризм за игнорирование коренных человеческих проблем и своеобразие психической организации человека, выступило под именем гуманистической психологии. Гуманизм (от лат. «гуманис» - человечный) - это общая ориентация на отношение к человеку, его правам и свободе как высшей ценности - присущ множеству философско-психологических течений и теорий. Смысл же направления, о котором идет речь, и повод, побудивший его приверженцев назвать свою концепцию гуманистической, могут быть поняты только при обращении к тому историко-психологическому контексту, в котором эта концепция созидалась.

Она возникла в середине XX века, когда общий облик американской психологии (в среде которой и приобрело авторитет указанное движение) определялся всевластием двух направлений, о которых порой говорят как о «двух силах» - различных вариантов бихевиоризма и психоанализа.

Будучи общепсихологическими, они внедрялись так же и в различные сферы практики, в особенности психотерапевтической. В среде психотерапевтов и раздались громкие голоса протеста против «двух сил», которым не без основания инкриминировались дегуманизация человека, его трактовка либо как робота (или в более современном стиле как маленького компьютера), либо как невротика, «бедное Я» которого разрывают различные комплексы - сексуальные, агрессивные, неполноценности и др. Ни одно, ни другое, как заявили инициаторы создания особой гуманистической психологии, не позволяет раскрыть позитивное, конструктивное начало целостной человеческой личности, ее неистребимое стремление к творчеству и самостоятельному принятию решений, выбору своей судьбы. Гуманистическая психология, выступив против бихевиоризма и психоанализа, провозгласила себя «третьей силой».

В центр исследовательских интересов перемещались проблемы переживания человеком своего конкретного опыта, не сводимого к общим рассудочным схемам и представлениям. Речь шла о восстановлении аутентичности личности (ее доподлинности), восстановлении соответствия ее экзистенции (существования) истинной природе личности. При этом предполагалось (под влиянием философии экзистенциализма), что истинная природа открывается в так называемой пограничной ситуации, когда человек оказывается между бытием и небытием. Именно в таких условиях человек освобождается от всех сковывающих его условностей и постигает свою экзистенцию. Если во всех предшествующих психологических теориях решающая роль придавалась зависимости психики от прошлого и настоящего, то гуманистическое на правление переместило вектор времени жизни в направлении будущего. Свобода выбора и открытость будущему - таковы признаки, на которые должны ориентироваться концепции личности. Только в этом случае они помогут человеку избавиться от чувства «заброшенности в мире» и обрести смысл своего бытия.

Понять любую теорию можно, исходя из знания не только о том, что она утверждает, но и о том, что отвергает. Гуманистическая психология отвергла конформизм как «уравновешивание со средой», приспособление к существующему порядку вещей и детерминизм как уверенность в причинной обусловленности поведения внешними биологическими и (или) социальными факторами. Конформизму были противопоставлены самостоятельность и ответственность субъекта, детерминизму же - самодетерминация. Именно это отличает человека от остальных живых существ и является качеством, которое не приобретается, а заложено в его биологии.

Биологию человека отличает сопротивление равновесию, потребность поддержать неравновесное состояние, определенный уровень напряжения (скорее, чем устранить его посредством приспособительных реакций, как это следовало из версии о диктате гомеостаза).

Развитие «третьей силы» имело социальную подоплеку. Оно выражало протест против деформации человека в современной западной культуре, лишающей его своей «личностности», навязывающей представление о поведении, регулируемом либо бессознательными влечениями, либо хорошо слаженной работой «социальной машины».

Применительно к практике психотерапии было сформулировано новое кредо - пациента следует трактовать способным самостоятельно вырабатывать свои ценностные ориентации и реализовывать им самим сконструированный жизненный план. Главная установка психотерапии, согласно одному из лидеров гуманистической психологии, американскому психологу К. Роджерсу (1902 - 1990), должна быть сосредоточена не на отдельных симптомах пациента, а на нем как уникальной персоне. «Терапия, центрированная на клиенте» (1951) - так называлась книга Роджерса, где утверждалось, что психотерапевт должен общаться с обратившимся к нему человеком не как с пациентом, а как с клиентом, пришедшим за советом, причем психолог призван сосредоточиться не на проблеме, беспокоящей клиента, а на нем самом как личности с тем, чтобы пробудить в нем первичную потребность в самоактуализацпи. При этом важно представить, каким видится субъекту его «феноменальное поле», т.е. осознаваемый им внутренний план собственного поведения (искаженный прежней интроспективной психологией, которая в своих экспериментальных лабораториях искусственно расщепила это целостное «поле» на изолированные элементы сознания). Для этого нужна «теплая эмоциональная атмосфера», в которой индивид (впоследствии Роджерс перенес акцент на группу индивидов, т.е. на групповую психотерапию) реинтегрирует свою творческую личность как целое и тогда он избавляется от тревоги, психологических стрессов и т.п. Главная задача - не решение отдельной проблемы, которой он озабочен, а преобразование его личности благодаря тому, что он перестраивает свой феноменальный мир и систему потребностей, среди которых важнейшей является потребность в самоактуализации.

К движению, названному гуманистической психологией, принято относить и ряд других концепций, в частности, концепции А. Маслоу (1908 - 1970) и В. Франкла. Маслоу разработал целостно-динамическую теорию мотивации. В своей книге «Мотивация и личность» (1954) он утверждал, что в каждом человеке заложена в виде особого инстинкта потребность в самоактуализации, высшим выражением которой служит особое переживание, подобное мистическому откровению, экстазу. Не от сексуальных травм (как учил Фрейд), а от подавления этой витальной потребности возникают неврозы, душевные расстройства. Соотв

Петровский А.В., Ярошевский М.Г. Основы теоретической психологии. 1998.-528с. ISBN 5-86225-812-4 - М.: ИНФРА-М, В разработанной авторами книги многоуровневой системе пси​хологической подготовки и соответствующем ей цикле учебников (Премия Правительства РФ в области образования 1997 г.) теорети​ческая психология образует верхнюю ступень этой системы. Учеб​ное пособие А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского "Основы теорети​ческой психологии" характеризует ее предмет, категориальный строй, объяснительные принципы и ключевые проблемы. Учебное пособие предназначено для педвузов и факультетов психологии уни​верситетов. Авторы книги - известные психологи, академики Российской академии образования, чьи книги издавались и переиздавались не только на русском, но и на многих иностранных языках. УДК 159.9(075.8) ББК88 ISBN 5-86225-8I2-4 © Петровский А.В., Ярошевский М.Г, 1998 Оглавление От авторов Теоретическая психология как область психологической науки (вводная глава) Предмет теоретической психологии История психологической науки и историзм теоретической психологии Метафизика и психология Категориальный строй психологии Ключевые проблемы и объяснительные принципы психологии От основ - к системе теоретической психологии ЧАСТЬ I. Пролегомены к теоретико-психологическому исследованию Глава 1. Психологическое познание как деятельность Наука - особая форма знания Теория и эмпирия От предметного знания к деятельности Научная деятельность в системе трех координат Социальное измерение Логика развития науки Логика и психология научного творчества Общение - координата науки как деятельности Школы в науке Причины распада научных школ Возникновение новых школ Школа как направление в науке Личность ученого Идеогенез Категориальная апперцепция Внутренняя мотивация Оппонентный круг Индивидуальный когнитивный стиль Надсознательное Глава 2. Историзм теоретико-психологического анализа Эволюция теорий как предмет специального изучения Проблема анализа психологических теорий Предпосылки смены теорий научения Два пути в науке о поведении Бихевиоральные науки Когнитивизм Исторический вектор ЧАСТЬ II. Базисные категории психологии Глава 3. Теоретическое и категориальное в системе науки Теория и ее категориальная основа Единство инвариантного и вариантного Система категорий и ее отдельные блоки Истоки кризиса психологии Категории психологии и ее проблемы Категории и конкретные научные понятия Историзм категориального анализа Глава 4. Категория образа Сенсорное и умственное Первичные и вторичные качества Образ как подобие объекта Образ и ассоциация Проблема построения образа Интенция как актуализация образа Понятия как имена Проблема образа в механистической картине мира Влияние физиологии Образ и действие Интроспективная трактовка образа Целостность образа Умственный образ и слово Образ и информация Глава 5. Категория действия Общее понятие о действии Действие сознания и действие организма Ассоциация как посредующее звено Бессознательные психические действия Мышца как орган познавательного действия От сенсомоторного действия к интеллектуальному Интериоризация действий Установка Глава 6. Категория мотива Локализация мотива Аффект и разум Проблема воли Природное и нравственное Мотив в структуре личности Мотив и поле поведения Доминанта Преодоление постулата о равновесии организма со средой Глава 7. Категория отношения Многообразие типов отношений Роль отношений в психологии Отношение как базисная категория Глава 8. Категория переживания Переживание и развитие личности Переживание и предмет психологии Переживание как феномен культуры ЧАСТЬ III. Метапсихологические категории Глава 9. Категория личности Становление понятия "личность" в психологии "Существование личности" как психологическая проблема Л.С. Выготский о личности "Диалогическая" модель понимания личности: достоинства и ограничения Потребность "быть личностью" Потребность в персонализации и мотивы поведения индивида Личность в общении и деятельности Менталитет личности Теория личности с позиций категориального анализа психологии Постулаты теории личности Методологические основания теории личности Онтологическая модель личности Глава 10. Категория деятельности Активность как "субстанция" деятельности Внутренняя организация активности Внешняя организация активности Единство внешней и внутренней организации активности Самодвижение активности Глава 11. Категория общения Общение как обмен информацией Общение как межличностное взаимодействие Общение как понимание людьми друг друга "Значимый другой" в системе межличностных отношений Теория ролевого поведения Развитие экспериментальной социальной психологии Принцип деятельностного опосредствования отношений людей в группе Многоуровневая структура межличностных отношений Теория и эмпирия в психологии межличностных отношений Групповая сплоченность и совместимость Сплоченность с позиций деятельностного подхода Уровни групповой совместимости Происхождение и психологические характеристики лидерства Классические теории лидерства Лидерство с позиции теории деятельностного опосредствования Теория черт лидера в новом освещении Лидерство в системе референтных отношений ЧАСТЬ IV. Объяснительные принципы психологии Глава 12. Принцип детерминизма Предмеханический детерминизм Механический детерминизм Биологический детерминизм Психический детерминизм Макросоциальный детерминизм Микросоциальный детерминизм Глава 13. Принцип системности Холизм Элементаризм Эклектизм Редукционизм Внешний методологизм Зарождение системного понимания психики Машина как образ системности Система "организм - среда" Зарождение принципа системности в психологии Кольцевая регуляция работы системы организма Психическая регуляция поведения Системность в психоанализе Модель неврозов в школе И.П. Павлова Системность и целесообразность Системность и проблема научения Гештальтизм Знаковая система Развитие системы Системность в исследованиях Ж. Пиаже Системный подход к деятельности Принцип системности и кибернетика Глава 14. Принцип развития Развитие психики в филогенезе Роль наследственности и среды в психическом развитии Развитие психики и развитие личности. Проблема ведущей деятельности Историзм в анализе проблемы ведущей деятельности Социально-психологическая концепция развития личности Модель развития личности в относительно стабильной среде Модель развития личности. Возрастная периодизация ЧАСТЬ V. Ключевые проблемы психологии Глава 15. Психофизическая проблема Монизм, дуализм и плюрализм Душа как способ усвоения внешнего Трансформация учения Аристотеля в томизм Обращение к оптике Механика и изменение понятий о душе и теле Гипотеза психофизического взаимодействия Новаторская версия Спинозы Психофизический параллелизм Единое начало физического, физиологического и психического Успехи физики и доктрина параллелизма Психофизика Психофизический монизм Физический раздражитель как сигнал Ноосфера как особая оболочка планеты Глава 16. Психофизиологическая проблема Понятие о пневме Учение о темпераментах Мозг или сердце - орган души? «Общее чувствилище» Механизм ассоциаций Значение проблем, открытых в период античности Механицизм и новое объяснение отношений души и тела Понятие о раздражимости Учение о нервных вибрациях и бессознательная психика Разделение рефлекса и принципа материальной обусловленности поведения Возвращение к рефлексу как акту целостного поведения "Анатомическое начало" Переход к нейродинамике Сигнальная функция Глава 17. Психогностическая проблема Контуры проблемы Знание о психическом Категориальная система - ядро теоретической психологии (вместо заключения) Литература От авторов В книге предлагается читателям (студентам старших курсов педву​зов и психологических факультетов университетов, а также аспиран​там кафедр психологии) целостное и систематизированное рассмотре​ние основ теоретической психологии как особой отрасли науки. Учебное пособие продолжает и развивает проблематику, содержа​щуюся в предшествующих трудах авторов (Ярошевский М.Г. История психологии, 3-е изд., 1985; Ярошевский М.Г. Психология XX столе​тия, 2-е изд., 1974; Петровский А.В. Вопросы истории и теории психо​логии. Избранные труды, 1984; Петровский А.В., Ярошевский М.Г. Ис​тория психологии, 1995; Петровский А.В., Ярошевский М.Г. История и теория психологии, в 2-х томах, 1996; Ярошевский М.Г. Историче​ская психология науки, 1996). В книге рассматриваются: предмет теоретической психологии, пси​хологическое познание как деятельность, историзм теоретического анализа, категориальный строй, объяснительные принципы и клю​чевые проблемы психологии. По своему существу "Основы теорети​ческой психологии" - учебное пособие, предназначенное для завер​шения полного курса психологии в высших учебных заведениях. Вводная глава "Теоретическая психология как область психологи​ческой науки" и главы 9, 11, 14 написаны А.В. Петровским; глава 10 - В.А. Петровским; главы 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 12, 13, 15, 16, 17 -М.Г. Ярошевским; заключительная глава "Категориальная система -ядро теоретической психологии" написана совместно А.В. Петровским, В.А. Петровским, М.Г. Ярошевским. Авторы с благодарностью примут замечания и предложения, ко​торые будут способствовать дальнейшей научной работе в области те​оретической психологии. Проф. А.В. Петровский Проф. М.Г. Ярошевский Теоретическая психология как область психологической науки (вводная глава) Предмет теоритической психологии Предмет теоретической психологии - саморефлексия психологической науки, выявляющая и исследующая ее категориальный строй (протопсихические, базисные, метапсихологические, экстра​психологические категории), объяснительные принципы (детерми​низм, системность, развитие), ключевые проблемы, возникающие на историческом пути развития психологии (психофизическая, пси​хофизиологическая, психогностическая и др.), а также само психо​логическое познание как особый род деятельности. Термин "теоретическая психология" встречается в трудах мно​гих авторов, однако он не был использован для оформления особой научной отрасли. Элементы теоретической психологии, включенные в контекст как общей психологии, так и прикладных ее отраслей, представлены в трудах российских и зарубежных ученых. Анализу подвергались многие аспекты, касающиеся природы и структуры психологического познания. Саморефлексия науки обо​стрялась в кризисные периоды ее развития. Так, на одном из рубе​жей истории, а именно в конце XIX - начале XX столетия, разго​релись дискуссии по поводу того, на какой способ образования по​нятий должна ориентироваться психология - либо на то, что при​нято в науках о природе, либо на то, что относится к культуре. В дальнейшем с различных позиций обсуждались вопросы, касающи​еся предметной области психологии, в отличие от других наук и спе​цифических методов ее изучения. Неоднократно затрагивались та​кие темы, как соотношение теории и эмпирии, эффективность объ​яснительных принципов, используемых в спектре психологических проблем, значимость и приоритетность самих этих проблем и др. Наиболее весомый вклад в обогащение научных представлений о своеобразии самой психологической науки, ее состава и строения внесли российские исследователи советского периода П.П. Блонский, Л.С. Выготский, М.Я. Басов, С.Л. Рубинштейн, Б.М. Теплов. Однако до сих пор не были выделены ее составляющие из содержания различных отраслей психологии, где они существовали с другим мате​риалом (понятиями, методами изучения, историческими сведения​ми, практическими приложениями и т. п.). Так, С.Л. Рубинштейн в своем капитальном труде "Основы общей психологии" дает трак​товку различных решений психофизической проблемы и рассмат​ривает концепцию психофизиологического параллелизма, взаимо​действия, единства. Но этот круг вопросов не выступает как пред​мет изучения особой отрасли, отличной от общей психологии, ко​торая прежде всего обращена к анализу психических процессов и состояний. Теоретическая психология, таким образом, не выступи​ла для него (как и для других ученых) в качестве особой интеграль​ной научной дисциплины. Особенностью формирования теоретической психологии в на​стоящее время является противоречие между уже сложившимися ее компонентами (категориями, принципами, проблемами) и ее не-представленностью как целостной области, как системы психоло​гических категорий. Отмеченное противоречие авторы попытались устранить в этой книге. В то же время если бы она была названа "Теоретическая психология", то это предполагало бы завершенность становления обозначенной таким образом области. В действитель​ности мы имеем дело с "открытостью" этой научной отрасли для включения в нее многих новых звеньев. В этой связи целесообраз​но говорить об "основах теоретической психологии", имея в виду дальнейшую разработку проблематики, обеспечивающую целост​ность научной области. В контексте теоретической психологии возникает проблема со​отношения эмпирического знания и его теоретического обобщения. При этом сам процесс психологического познания рассматривается как особого вида деятельность. Отсюда, в частности, возникает так​же проблема соотношения объективных методов исследования и данных самонаблюдения (интроспекции). Неоднократно возникал сложный в теоретическом отношении вопрос о том, что фактически дает интроспекция, могут ли результаты самонаблюдения рас​сматриваться наравне с тем, что удается обрести объективными ме​тодами (Б.М. Теплов). Не получается ли так, что, заглядывая в се​бя, человек имеет дело не с анализом психических процессов и со​стояний, а только лишь с внешним миром, который в них отражен и представлен? Важной стороной рассматриваемой отрасли психологии высту​пают ее прогностические возможности. Теоретическое знание яв​ляется системой не только утверждений, но и предсказаний по по​воду возникновения различных феноменов, переходов от одного утверждения к другому без непосредственного обращения к чув​ственному опыту. Выделение теоретической психологии в особую сферу научного знания обусловлено тем, что психология способна собственными силами, опираясь на собственные достижения и руководствуясь соб​ственными ценностями, постичь истоки своего становления, перс​пективы развития. Еще памятны те времена, когда "методология решала все", хотя процессы возникновения и применения методо​логии могли не иметь с психологией ничего общество. У многих до сих пор сохраняется вера в то, что предмет психологии и ее основ​ные категории могут быть изначально взяты откуда-то извне - из области внепсихологического знания. Огромное число распростра​ненных методологических разработок, посвященных проблемам де​ятельности, сознания, общения, личности, развития, написаны фи​лософами, но при этом адресованы именно психологам. Послед​ним вменялось в обязанность особое видение своих задач - в духе вполне уместного в конце XIX века вопроса "Кому и как разраба​тывать психологию?", то есть в поиске тех областей научного зна​ния (философии, физиологии, теологии, социологии и т. д.), кото​рые созидали бы психологическую науку. Конечно, поиск психоло​гией в себе самой источников своего роста, "ветвлений", расцвета и появления ростков новых теорий был бы абсолютно немыслим вне обращения психологов к специальным философским, культу​рологическим, естественнонаучным и социологическим работам. Однако при всей значимости той поддержки, которую оказывают психологии непсихологические дисциплины, они неспособны под​менить собой труд самоопределения психологической мысли. Тео​ретическая психология отвечает на этот вызов: она формирует об​раз самой себя, вглядываясь в свое прошлое, настоящее и будущее. Теоретическая психология не равна сумме психологических тео​рий. Подобно любому целому, она представляет собой нечто боль-- шее, чем собрание образующих ее частей. Различные теории и кон​цепции в составе теоретической психологии ведут диалог друг с дру​гом, отражаются друг в друге, открывают в себе то общее и особен​ное, что роднит или отдаляет их. Таким образом, перед нами - мес​то "встречи" этих теорий. До сих пор ни одна из общепсихологических теорий не могла заявить о себе в качестве теории, действительно общей по отноше​нию к совокупному психологическому знанию и условиям его об​ретения. Теоретическая психология изначально ориентирована на построение подобной системы научного знания в будущем. В то время как материалом для развития специальных психологических теорий и концепций служат факты, получаемые эмпирически и обобщаемые в понятиях (первая ступень психологического позна​ния), материалом теоретической психологии являются сами эти те​ории и концепции (вторая ступень), возникающие в конкретных исторических условиях. История психоло​гической науки и историзм теоретиче​ской психологии Неразрывно связанные области психологи​ческой науки - история психологии и тео​ретическая психология - тем не менее су​щественно различаются по предмету иссле​дования. Задачи историка психологии со​стоят в прослеживании путей развития исследований и их теорети​ческого оформления в связи с перипетиями гражданской истории и во взаимодействии со смежными областями знаний. Историк пси​хологии следует от одного периода становления науки к другому, от характеристики взглядов одного видного ученого к анализу воззре​ний другого. В отличие от этого теоретическая психология исполь​зует принцип историзма для аналитического рассмотрения резуль​тата развития науки на каждом его (развития) этапе, вследствие че​го становятся явными составляющие современного теоретического знания в наиболее значимых характеристиках и подходах. Истори​ческий материал в этих целях привлекается для осуществления те​оретического анализа. Поэтому авторы сочли целесообразным обратиться прежде всего к деятельности российских психологов, чьи труды в силу идеологи​ческих препон оказались очень слабо представленными в мировой психологической науке. Вместе с тем предложенные для рассмотре​ния основы теоретической психологии можно было бы построить на материале, полученном путем анализа американской, французской, немецкой или какой-либо другой психологии. Правомерность подо​бного взгляда можно объяснить тем обстоятельством, что в россий​ской психологии фактически оказались отраженными (при всех труд​ностях их ретрансляции сквозь "железный занавес") основные на​правления психологической мысли, представленные в мировой науке. При этом имеются в виду работы российских психологов И.М. Сеченова, И.П. Павлова, В.А. Вагнера, С.Л. Рубинштейна, Л.С. Выготского. Именно инвариантность теоретической психоло​гии дает возможность рассматривать ее внутри ныне существующих и не утративших своей значимости научных школ и направлений. Поэтому для характеристики теоретической психологии нет основа​ния использовать наименование "история психологии" и в такой же мере - "теория психологии", хотя и история, и теории психологии входят в ее состав. Метафизика и психология В 1971 году М.Г. Ярошевским было введено, в отличие от традиционного понятия об обще​философских категориях, охватывающих все​общие формы бытия и познания, понятие о "категориальном строе психологической науки" . Это нововведение не было результатом умозрительных построений. Занимаясь историей психологии, М.Г. Ярошевский обратился к анализу причин распада некоторых психологических школ и течений. При этом выяснилось, что их со​здатели оказались ориентированными на один относительно изо​лированный, заведомо приоритетный для исследователей психоло​гический феномен (к примеру, бихевиоризм положил в основу сво​их взглядов поведение, действие; гештальтпсихология - образ и т. д.). Тем самым в ткани психологической реальности ими им​плицитно была выделена якобы одна инвариантная "универсалия", ставшая основанием для конструирования соответствующей теории во всех ее ответвлениях. Это позволяло, с одной стороны, легче выстроить логику развития системы исследований, перехода от од​них экспериментально проверенных утверждений к другим, уверен​но прогнозируемым. С другой стороны, это сужало сферу примене​ния исходных принципов, поскольку не опиралось на основания, явившиеся исходными для других школ и направлений. Введение ка​тегориального строя как базиса, на котором развиваются основные психологические понятия, имело принципиальное значение. Как и во всех науках, в психологии категорий выступили наиболее общими и фундаментальными определениями, охватывающими наиболее существенные свойства и отношения изучаемых явлений. Примени​тельно к бесчисленному множеству психологических понятий выде​ленные и описанные базисные категории были системообразующи-ми, позволяющими строить категории более высокого порядка - метапсихологические категории (по А.В. Петровскому). В то время как базисными категориями являются: "образ", "мотив", "действие", "отношение", рожденные, соответственно, в гештальтпсихологии, психоанализе, бихевиоризме, интеракционизме, к "метапсихологи-ческим категориям" могут быть отнесены, соответственно, "созна​ние", "ценность", "деятельность", "общение" и др. Если базисные категории - своего рода "молекулы" психологического знания, то метапсихологические категории можно сравнить с "организмами". Выделение наряду с "базисными" метапсихологических катего​рий и соответствующих им онтологических моделей позволяет пере​ходить к наиболее полному постижению и объяснению психологиче​ской реальности. На этом пути открывается возможность рассмот​реть теоретическую психологию как научную дисциплину, имеющую метафизический характер. При этом метафизика понимается здесь не в традиционном для марксизма смысле, трактовавшем ее в каче​стве противоположного диалектике философского метода (рассмат​ривающего явления в их неизменности и независимости друг от дру​га, отрицающего внутренние противоречия как источник развития). Между тем этот плоский подход к пониманию метафизики, иг​норирующий ее реальное значение, уходящее корнями в учение Ари​стотеля, может и должен быть сменен обращением к идеям русско​го философа Владимира Соловьева. С точки зрения В. Соловьева, метафизика - это прежде всего учение о сущностях и явлениях, закономерно сменяющих друг друга, совпадающих и не совпадаю​щих друг с другом. С точки зрения В. Соловьева, противопоставле​ние между сущностью и явлением не выдерживает критики - не только гносеологической, но и просто логической. Эти два понятия имеют для него значение соотносительное и формальное. Явление обнаруживает, проявляет свою сущность, и сущность обнаружива​ется, проявляется в своем явлении - а вместе с тем то, что есть сущность в известном отношении или на известной ступени позна​ния, есть только явление в другом отношении или на другой ступе​ни познания. Обращаясь к психологии, В. Соловьев подчеркивал (ниже используем типичную для него фразеологию): «...слово или действие есть явление или обнаружение моих скрытых состояний мысли, чувства и воли, которые непосредственно не даны посто​роннему наблюдателю и в этом смысле представляют для него не​которую "непознаваемую сущность"». Однако (по В. Соловьеву) она познается именно через свое внешнее явление; но и эта психологи​ческая сущность, например определенный акт воли, есть только яв​ление общего характера или душевного склада, который в свою оче​редь не есть окончательная сущность, а только проявление более глубокого - задушевного - существа (умопостигаемого характе​ра - по И. Канту), на что непререкаемо указывают факты нрав​ственных кризисов и перерождений. Таким образом, и во внешнем, и во внутреннем мире провести определенную и постоянную гра​ницу между сущностью и явлением, а следовательно, и между пред​метом метафизики и положительным в науке совершенно невоз​можно, и безусловное их противоположение есть явная ошибка. Метафизические воззрения Владимира Соловьева имеют важней​шее значение для осмысления объяснительного принципа постро​ения категориального строя в теоретической психологии. В мета-психологических категориях проявляются сущностные характери​стики базисных категорий. Вместе с тем сами метапсихологические категории могут выступать в качестве сущностиых для других кате​горий более высокого порядка. В заключительном разделе книги они именуются экстрапсихологическими. Метафизика - в понимании Владимира Соловьева - может стать предметом особого внимания при разработке системы теоретиче​ской психологии. Категориальный строй психологии Посредством выявления категориального строя историзм психологического анализа дает историку психологии возможность перейти на позиции разработчика теоретической психологии. Формулируя в качестве одного из принципов теоретической пси​хологии принцип открытости категориального строя, исследовате​ли получают возможность расширить базисные категории за счет психологического осмысления других понятий, фигурирующих в психологии, и, таким образом, могут быть построены новые диады: базисная категория - метапсихологическая категория. Так, напри​мер, к четырем базисным категориям, впервые введенным М.Г. Яро-шевским при характеристике категориального строя психологии, в настоящей книге присоединяются еще две - "переживание" и "ин​дивид". Метапсихологическое развитие этих категорий (на основе других, базисных) может быть найдено, соответственно, в таких ка​тегориях, как "чувство" и "Я". Итак, в данный момент разработки проблем теоретической пси​хологии может быть отмечена возможность восходящего движения конкретизации базисных психологических категорий в направле​нии метапсихологических категорий различной степени обобщен​ности и конкретности. Вырисовывается следующий ряд гипотети-неских соответствий между базисными и метапсихологическими ка​тегориями: Образ -> Сознание Мотив-> Ценность Переживание-> Чувство Действие -> Деятельность Отношение-> Общение Индивид-> Я Определяемое ниже соотношение базисных и метапсихологиче​ских категорий может быть осмыслено следующим образом: в каж​дой метапсихологической категории раскрывается некоторая базис​ная психологическая категория через соотнесение ее с другими ба​зисными категориями (что позволяет выявить заключенное в ней "системное качество"). В то время как в каждой из базисных кате​горий каждая другая базисная категория существует скрыто, "свер​нуто", каждая метапсихологическая категория представляет собой "развертку" этих латентных образований. Взаимоотношения между базисными категориями психологии можно сравнить со взаимоот​ношениями лейбницианских монад: каждая отражает каждую. Если же попытаться метафорически выразить взаимоотношения между базисными и метапсихологическими категориями, то будет умест​но вспомнить о голограмме: "часть голограммы (базисная катего​рия) заключает в себе целое (метапсихологическая категория)". Что​бы убедиться в этом, достаточно взглянуть на любой фрагмент этой "голограммы" под определенным углом зрения. В логическом отношении каждая метапсихологическая катего​рия представляет собой субъект-предикативную конструкцию, в ко​торой положение субъекта, занимает некоторая базисная категория (один из примеров: "образ" как базисная категория в метапсихоло​гической категории - "сознание"), а в качестве предиката выступа​ет соотношение этой базисной категории с другими базисными ка​тегориями ("мотивом", "действием", "отношением", "переживани​ем"). Так, метапсихологическая категория "сознание" рассматри​вается как развитие базисной психологической категории "образ", а, например, базисная категория "действие" обретает конкретную форму в метапсихологической категории "деятельность" и т. п. Ба​зисную категорию в функции логического субъекта какой-либо ме​тапсихологической категории будем называть ее "категориальным ядром", категории, посредством которых данная ядерная категория превращается в метапсихологическую, обозначим как "оформляю​щие" ("конкретизирующие"). Формальное соотношение между ба​зисными и метапсихологическими категориями изобразим на рис. 1 (с метапсихологическими категориями "ядерные" категории связаны здесь вертикальными линиями, а "оформляющие" - на​клонными) Из приведенного рисунка видно, что в соответствии с принци​пом открытости категориальной системы теоретической психоло​гии ряд базисных психологических категорий, как и ряд метапси​хологических, открыт. Могут быть предложены три версии, пояс​няющие это. Метапсихологические категории Базисные психологические категории Рис. 1. Базисные (ядерные) категории связаны с метапсихологическими жирными вертикальными линиями, а оформляющие - тонкими наклонными 1. Некоторые психологические категории (как базисные, так ме-тапсихологические) еще не исследованы, не выявлены в каче​стве категорий теоретической психологии, хотя в частных пси​хологических концепциях они фигурируют на правах "работа​ющих" понятий. 2. Некоторые категории рождаются только сегодня; как и все, возникающее "здесь и теперь", они оказываются пока за пре​делами актуальной саморефлексии науки. 3. Некоторые из психологических категорий появятся, по всей вероятности, в частных психологических теориях со временем, с тем чтобы когда-нибудь войти в состав категорий теоретиче​ской психологии. Предлагаемый способ восхождения к метапсихологическим ка​тегориям с опорой на категории базисного уровня далее кратко иллюстрируется на примере соотнесения некоторых категорий, в той или иной степени уже определившихся в психологии. Образ -> Сознание. Действительно ли "сознание" является ме​тапсихологическим эквивалентом базисной категории "образ"? В литературе последнего времени высказываются мнения, исключа​ющие подобную версию. Утверждается, что сознание не есть, как полагал, например, А.Н. Леонтьев, "в своей непосредственности... открывающаяся субъекту картина мира, в которую включен и он сам, его действия и состояния", и не есть "отношение к действи​тельности", а есть "отношение в самой действительности", "сово​купность отношений в системе других отношений", "не имеет ин​дивидуального существования или индивидуального представитель​ства". Другими словами, сознание якобы не есть образ - акцент переносится на категорию "отношение". Подобный взгляд, как нам представляется, вытекает из ограниченного представления о кате​гории "образ". Упущена связь между понятием "образ" и имеющим многовековую традицию в истории философской и психологиче​ской мысли понятием "идея". Идея есть образ (мысль) в действии, продуктивное представление, формирующее свой объект. В идее пре​одолевается оппозиция субъективного и объективного. И поэтому вполне резонно думать, что "идеи творят мир". Выявляя в образе то, что характеризует его со стороны его действенности (а значит, мотивов, отношений, переживаний индивида), мы определяем его как сознание. Итак, сознание есть целостный образ действительности (что в свою очередь означает область человеческого действия), ре​ализующий мотивы и отношения индивида и включающий в себя его самопереживание, наряду с переживанием внеположности мира, в котором существует субъект. Итак, логическим ядром определения категории "сознания" здесь является базисная категория "образ", а оформляющими категориями - "действие", "мотив", "отношения", "переживание", "индивид". Мотив -» Ценность. "Проверка на прочность" идеи восхожде​ния от абстрактных (базисных) к конкретным (метапсихологиче​ским) категориям может быть проведена также на примере разви​тия категории "мотив". В этом случае возникает сложный вопрос о том, какая метапсихологическая категория должна быть поставлена в соответствие этой базисной категории ("смысловое образование"? "значимость"? "ценностные ориентации"? "ценность"?). Однако при всей несомненности того, что все эти понятия находятся в пе​рекличке друг с другом и при этом соотносятся с категорией "мо​тив", они не могут - по разным причинам - считаться метапсихо​логическим эквивалентом последней. Одно из решений этой про​блемы - привлечение категории "ценность". Спрашивая, каковы цен​ности этого человека, мы задаемся вопросом о сокровенных мотивах его поведения, но сам по себе мотив еще не есть ценность. Напри​мер, можно испытывать влечение к чему-либо или к кому-либо и вместе с тем стыдиться этого чувства. Являются ли эти побуждения "ценностями"? Да, но только в том смысле, что это - "негативные ценности". Данное словосочетание должно быть признано производ​ным от исходной - "позитивной" - интерпретации категории "цен​ность" (говорят о "материальных и духовных, предметных и субъек​тных, познавательных и нравственных ценностях" и т. д. и т. п.). Таким образом, ценность - это не просто мотив, а мотив, характери​зуемый определенным местом в системе самоотношений субъекта. Мотив, рассматриваемый как ценность, выступает в сознании индивида как сущностная характеристика его (индивида) существова​ния в мире. Мы сталкиваемся с подобным пониманием ценности как в обыденном, так и в научном сознании ("ценность" в обычном словоупотреблении означает "явление, предмет, имеющий то или иное значение, важный, существенный в каком-нибудь отношении"; в философском плане подчеркивается нормативно-оценочный ха​рактер "ценности")- Ценностно то, что человек, по словам Гегеля, признает своим. Однако прежде, чем мотив выступит перед индиви​дом как ценность, должна быть произведена оценка, а порою и пе​реоценка той роли, которую мотив играет или может играть в про​цессах самоосуществления индивида. Иначе говоря, для того, что​бы мотив был включен индивидом в образ себя и выступил, таким образом, как ценность, индивид должен осуществить определенное действие (ценностное самоопределение). Результатом этого действия является не только образ мотива, но и переживание данного мотива индивидом в качестве важной и неотъемлемой "части" себя самого. Вместе с тем ценность есть то, что в глазах данного индивида цени​мо и другими людьми, то есть обладает для них побудительной си​лой. Посредством ценностей индивид персонализируется (обретает свою идеальную представленность и продолженность в общении). Мотивы-ценности, являясь сокровенными, активно раскрываются в общении, служа тому, чтобы "приоткрыть" общающихся друг другу. Таким образом, категория "ценность" неотделима от базисной ка​тегории "отношения", рассматриваемой не только во.внутреннем, но и во внешнем плане. Итак, ценность - это мотив, который в процессе самоопределения рассматривается и переживается инди​видом как собственная неотчуждаемая "часть", что образует основу "самопредъявления" (персонализации) субъекта в общении. Переживание -» Чувство. Категория "переживание" (в широком смысле слова) может рассматриваться как ядерная в построении ме-тапсихологической категории "чувство". С.Л. Рубинштейн в "Осно​вах общей психологии" различал первичное и специфическое "пе​реживание". В первом значении (его мы рассматриваем как опре​деляющее для установления одной из базисных психологических ка​тегорий) "переживание" рассматривается как сущностная характе​ристика психики, качество "принадлежности" индивиду того, что составляет "внутреннее содержание" его жизни; С.Л. Рубинштейн, говоря о первичности такого переживания, отличал его от пережи​ваний "в специфическом, подчеркнутом смысле слова"; последние имеют событийный характер, выражая "неповторимость" и "значи​тельность" чего-либо во внутренней жизни личности. Такие пере​живания, на наш взгляд, и составляют то, что может быть названо чувством. Специальный анализ текстов С.Л. Рубинштейна мог бы показать, что путь становления событийного переживания ("чув​ства") есть путь опосредования: образующее его первичное пере​живание выступает при этом в его обусловленности со стороны образа, мотива, действия, отношений индивида. Рассматривая, таким образом, "переживание" (в широком смысле) как базисную катего​рию психологии, категорию "чувство" - в логике восхождения - можно рассматривать как метапсихологическую категорию. Действие -» Деятельность. Метапсихологическим эквивалентом базисной категории "действие" является категория "деятельность". В данной книге развивается взгляд, согласно которому деятельность представляет собой целостное внутренне дифференцированное (име​ющее первоначально коллективно-распределительный характер) самоценное действие - такое действие, источник, цель, средство и ре​зультат осуществления которого заключаются в нем самом. Источ​ником деятельности являются мотивы индивида, ее целью - образ возможного, в качестве прообраза того, что свершится, ее средства​ми - действия в направлении промежуточных целей и, наконец, ее результатом - переживание отношений, складывающихся у индивида с миром (в частности, отношений с другими людьми). Отношение -> Общение. Категория "отношения" является систе-мообразующей (ядерной) для построения метапсихологической ка​тегории "общение". "Общаться" - значит относиться друг к другу, закрепляя сложившиеся или формируя новые отношения. Консти​туирующей характеристикой отношений является принятие на себя позиции другого субъекта ("проигрывание" его роли) и способность совместить в мыслях и чувствах собственное видение ситуации и точку зрения другого. Это возможно через совершение определе^!-ных действий. Цель этих действий - производство общего (чего-то "третьего" по отношению к общающимся). Среди этих действий выделяются: коммуникативные акты (обмен информацией), акты децентрации (постановка себя на место другого) и персонализации (достижение субъектной отраженности в другом). Субъектный уро​вень отраженности заключает в себе целостный образ-переживание другого человека, создающий у его партнера дополнительные по​буждения (мотивы). Индивид -» Я. В логике "восхождения от абстрактного к конк​ретному" категория "индивид" может рассматриваться в качестве базисной при построении метапсихологической категории "Я". Основу подобного взгляда образует идея самотождественности ин​дивида как сущностной характеристики его "Я". При этом предпо​лагается, что переживание и восприятие индивидом своей само- тождественности образуют внутреннюю и неотъемлемую характе​ристику его "Я": индивид стремится поддерживать собственную це​лостность, оберегать «территорию "Я"», а следовательно, реализует особое отношение к себе и другому, осуществляя определенные дей​ствия. Словом, "Я" есть тождество индивида с самим собой, данное ему в образе и переживании себя и образующее мотив его действий и отношений. Ключевые проблемы и объяснительные принцыпы психологии В содержание теоретической психологии наряду с категориальным строем входят ее основные объяснительные принципы: детерминизм, развитие, системность. Явля​ясь общенаучными по своему значению, они позволяют понять природу и характер конкретных психологи​ческих феноменов и закономерностей. Принцип детерминизма отражает в себе закономерную зависи​мость явлений от порождающих их факторов. Этот принцип в пси​хологии позволяет выделить факторы, определяющие важнейшие характеристики психики человека, выявляя их зависимость от по​рождающих условий, коренящихся в его бытии. В соответствующей главе книги характеризуются различные виды и формы детермина​ции психологических феноменов, объясняющие их происхождение и особенности. Принцип развития позволяет понять личность именно как раз​вивающуюся, последовательно проходящую фазы, периоды, эпохи и эры становления его сущностных характеристик. При этом необ​ходимо подчеркнуть органическую взаимосвязь и взаимозависи​мость объяснительных принципов, принятых теоретической психо​логией в качестве определяющих. Принцип системности - это не декларация, не модное слово​употребление, как это имело место в российской психологии в 70-80-е годы. Системность предполагает наличие системообразующего принципа, который, к примеру, будучи применен в психологии раз​вития личности, дает возможность понять особенности развиваю​щейся личности на основе использования концепции деятельного опосредствования, выступающего как системообразующее начало. Таким образом, объяснительные принципы психологии пребывают в нерасторжимом единстве, без которого невозможно формирова​ние методологии научного познания в психологии. Объяснитель​ные принципы в психологии лежат в основе предложенной в за​ключительном разделе книги категориальной системы как ядра те​оретической психологии. Ключевые проблемы теоретической психологии (психофизиче​ская, психофизиологическая, психогностическая, психосоциальная, психопраксическая) в такой же степени, как и категории, образуют открытый для возможного дальнейшего пополнения ряд. Возника​ющие фактически на каждом этапе исторического пути формиро​вания психологического знания, они в наибольшей степени оказы​вались зависимыми от состояния смежных наук: философии (прежде всего гносеологии), герменевтики, физиологии, а также обществен​ной практики. К примеру, психофизиологическая проблема в вари​антах ее решения (психофизический параллелизм, взаимодействие, единство) несет на себе отпечаток философских дискуссий между сторонниками дуалистического и монистического мировоззрения и успехов в разработке комплекса знаний в сфере психофизиологии. Подчеркивая ключевой характер этих проблем, мы отделяем их от бесчисленного числа частных вопросов и задач, решаемых в раз​личных областях и отраслях психологии. Ключевые проблемы в этой связи могли бы по праву рассматриваться как "классические", не​изменно возникавшие на протяжении двухтысячелетней истории психологии. От основ – к системе теоритической психологии Категориальный строй, объяснительные принципы и ключевые проблемы, выступая как опоры для построения основ теоретической психологии и тем самым конституи​руя ее как отрасль психологии, тем не менее не исчерпывают ее содержания. Можно назвать конкретные задачи, решение которых приводит к созданию системы теоретической психологии как полноправной научной отрасли. В поле зрения оказывается соотношение предме​та и методов психологического исследования, критериальная оцен​ка обоснованности психологических концепций, выявление места психологии в системе научного знания, причины возникновения, расцвета и распада психологических школ, соотношение научного психологического знания и эзотерических учений и многое другое. В ряде случаев накоплен богатый материал для решения этих задач. Достаточно указать на работы в области психологии науки. Однако интеграция результатов теоретических изысканий, рассы​панных по различным монографиям, учебникам, руководствам, из​даваемым в России и за рубежом, до сих пор не была осуществлена. В связи с этим в значительной степени не сложились теоретиче​ские основания для обращения отраслей, научных школ, различ​ных течений психологии к самим себе, своим собственным основа​ниям. По своей сущности теоретическая психология, противопостав​ленная практической психологии, тем не менее с ней органически связана. Она позволяет отделять то, что отвечает требованиям на​учной обоснованности от не имеющих отношение к науке спекуля​ций. В российской психологии последних лет все это представляет​ся особенно важным. Теоретическая психология должна формировать строгое отноше​ние к содержанию всех отраслей психологии, определяя их место с учетом использования объяснительных принципов, представленно-сти в них базисных, метапсихологических и других категорий, пу​тей решения ключевых научных проблем. Для того чтобы перейти от изучения и рассмотрения основ теоретической психологии к по​строению ее системы, необходимо выявить системообразующий принцип. В недавнем прошлом этот вопрос решился бы с большей "легкостью". Подобным принципом была бы объявлена филосо​фия марксизма-ленинизма, хотя это и не продвинуло бы решение проблемы. Дело, очевидно, не в том, что в этой роли не мог высту​пить, например, исторический материализм, некогда господствую​щая идеология, а в том, что системообразующий принцип теорети​ческой психологии вообще не может быть целиком и полностью извлечен из иных философских учений. Его необходимо отыскать в самой ткани психологического знания, в особенности ее самосоз​нания и самоосуществления. Это, бесспорно, задача, которую при​званы решить теоретики психологии. Часть I ПРОЛЕГОМЕНЫ К ТЕОРЕТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОМУ ИССЛЕДОВАНИЮ Глава 1. Психологическое познание как деятельность Наука - особая форма знания Одним из главных направлений работы человече​ского духа является производство знания, обла​дающего особой ценностью и силой, а именно - научного. К его объектам относятся также и психические формы жизни. Представления о них стали складываться с тех пор, как че​ловек, чтобы выжить, ориентировался в поведении на других лю​дей, сообразуя с ними свое собственное. С развитием культуры житейский психологический опыт свое​образно преломлялся в творениях мифологии (религии) и искус​ства. На очень высоком уровне организации общества, наряду с эти​ми творениями, возникает отличный от них способ мыслительной реконструкции зримой действительности. Им и явилась наука. Ее преимущества, изменившие облик планеты, заданы ее интеллекту​альным аппаратом, сложнейшая "оптика" которого, определяющая особое видение мира, в том числе психического, веками создава​лась и шлифовалась многими поколениями искателей истины о при​роде вещей. Теория и эмпирия Научное знание принято делить на теоретическое и эмпирическое. Слово "теория" - греческого происхождения, означает систематически изложенное обобщение, позволяющее объяснять и предсказывать явления. Обоб​щение соотносится сданными опыта, или (опять же по-гречески) эмпирии, то есть наблюдений и экспериментов, требующих прямо​го контакта с изучаемыми объектами. Зримое благодаря теории "умственными очами" способно дать верную картину действительности, тогда как эмпирические свиде​тельства органов чувств - иллюзорную. Об этом говорит вечно поучительный пример вращения Земли вокруг Солнца. В своем известном стихотворении "Движение", опи​сывая спор отрицавшего движение софиста Зенона с киником Ди​огеном, А.С. Пушкин занял сторону первого. Движенья нет, сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый. Но, господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит: Ведь каждый день пред нами солнце ходит, Однако ж прав упрямый Галилей. Зенон в своей известной апории "Стадия" поставил проблему о противоречиях между данными непосредственного наблюдения (са​моочевидным фактом движения) и возникающей теоретической трудностью (прежде чем пройти стадию - мера длины, - требуется пройти ее половину, но прежде этого - половину половины и т. д.), то есть невозможно коснуться бесконечного количества точек про​странства в конечное время. Опровергая эту апорию молча (не желая даже рассуждать) про​стым движением, Диоген игнорировал Зенонов парадокс при его логическом решении. Пушкин же, выступив на стороне Зенона, под​черкнул великое преимущество теории напоминанием об "упрямом Галилее", благодаря которому за видимой картиной мира откры​лась реальная, истинная. В то же время эта истинная картина, противоречащая тому, что говорит чувственный опыт, была создана, исходя из его показаний, поскольку использовались наблюдения перемещений солнца по не​босводу. Здесь выступает еще один решающий признак научного знания - его опосредованность. Оно строится посредством присущих науке интеллектуальных операций, структур и методов. Это целиком от​носится и к научным представлениям о психике. На первый взгляд ни о чем субъект не имеет столь достоверных сведений, как о фак​тах своей душевной жизни. (Ведь "чужая душа - потемки".) При​чем такого мнения придерживались и некоторые ученые, считав​шие, что психологию отличает от других дисциплин субъективный метод, или интроспекция, особое "внутреннее зрение", позволяю​щее человеку выделить элементы, из которых образуется структура сознания. Однако прогресс психологии показал, что, когда эта на- ука имеет дело с явлениями сознания, достоверное знание о них достигается благодаря объективному методу. Именно он дает возможность косвенным, опосредованным пу​тем преобразовать испытываемые индивидом состояния из субъек​тивных феноменов в факты науки. Сами по себе свидетельства самонаблюдения, или, иначе говоря, самоотчеты личности о своих ощущениях, переживаниях и т. п., -это "сырой" материал, который только благодаря его обработке ап​паратом науки становится ее эмпирией. Этим научный факт отлича​ется от житейского. Сила теоретической абстракции и обобщений рационально осмыс​ленной эмпирии открывает закономерную причинную связь явлений. Для наук о физическом мире это всем очевидно. Опора на изу​ченные ими законы этого мира позволяет предвосхищать грядущие явления, например нерукотворные солнечные затмения и эффекты контролируемых людьми ядерных взрывов. Конечно, психологии по своим теоретическим достижениям и практике изменения жизни далеко до физики. Психологические яв​ления неизмеримо превосходят физические по сложности и труд​ности познания. Великий физик Эйнштейн, знакомясь с опытами великого психолога Пиаже, заметил, что изучение физических про​блем - это детская игра сравнительно с загадками детской игры. Тем не менее и о детской игре как особой форме человеческого поведения, отличной от игр животных (в свою очередь любопытно​го феномена), психология знает отныне немало. Изучая ее, она от​крыла ряд факторов и механизмов, касающихся закономерностей интеллектуального и нравственного развития личности, мотивов ее ролевых реакций, динамики социального восприятия и др. Простое, всем понятное слово "игра" - это крошечная вершина гигантского айсберга душевной жизни, сопряженной с глубинными социальными процессами, историей культуры, "излучениями" та​инственной человеческой природы. Возникли различные теории игры, объясняющие посредством ме​тодов научного наблюдения и эксперимента ее многообразные про​явления. От теории и эмпирии протянулись нити к практике, прежде всего педагогической (но не только к ней). От предметного знания к деятельности Наука - это и знание, и деятельность по его производству. Знание оценивается в его отношении к объекту. Деятельность - по вкла​ду в запас знаний. Здесь перед нами три переменные: реальность, ее образ и меха​низм его порождения. Реальность - это объект, который посред- ством деятельности (по исследовательской программе) превраща​ется в предмет знания. Предмет запечатлевается в научных текстах. Соответственно и язык этих текстов предметный. В психологии он передает доступными ему средствами (исполь​зуя свой исторически сложившийся "словарь") информацию о пси​хической реальности. Она существует сама по себе независимо от степени и характера ее реконструкции в научных теориях и фактах. Однако только благодаря этим теориям и фактам, переданным на предметном языке, она выдает свои тайны. Человеческий ум разга​дывает их не только в силу присущей ему исследовательской моти​вации (любознательности), но и исходя из прямых запросов соци​альной практики. Эта практика в ее различных формах (будь то обу​чение, воспитание, лечение, организация труда и др.) проявляет ин​терес к науке лишь постольку, поскольку она способна сообщить отличные от житейского опыта сведения о психической организа​ции человека, законах ее развития и изменения, методах диагно​стики индивидуальных различий между людьми и т. д. Такие сведения могут быть восприняты практиками от ученых лишь в том случае, если переданы на предметном языке. Ведь имен​но его термины указывают на реалии психической жизни, с кото​рыми имеет дело практика. Но устремленная к этим реалиям наука передает, как мы уже отмечали, накапливаемое знание о них в своих особых теоретико-экспериментальных формах. Дистанция от них до жаждущей их ис​пользовать практики может быть очень велика. Так, в прошлом веке пионеры экспериментального анализа пси​хических явлений Э. Вебер и Г. Фехнер, изучая безотносительно к каким бы то ни было вопросам практики отношения между факта​ми сознания (ощущениями) и внешними стимулами, ввели в науч​ную психологию формулу, согласно которой интенсивность ощу​щения прямо пропорциональна логарифму силы раздражителя. Формула была выведена в лабораторных опытах, запечатлев об​щую закономерность, но, конечно, никто в те времена не мог пред​видеть значимость этих выводов для практики. Прошло несколько десятилетий, закон Вебера-Фехнера излагал​ся во всех учебниках. Его воспринимали как некую чисто теорети​ческую константу, доказавшую, что таблица логарифмов приложи-ма к деятельности человеческой души. В современной же ситуации установленное этим законом отно​шение между психическим и физическим стало понятием широко используемым там, где нужно точно определить, какова чувстви​тельность сенсорной системы (органа чувств), ее способность раз- личать сигналы. Ведь от этого может зависеть не только эффектив​ность действий организма, но само его существование. Другой основоположник современной психологии Г. Гельмгольц своими открытиями механизма построения зрительного образа со​здал теоретико-экспериментальный ствол многих ответвлений прак​тической работы, в частности, в области медицины. Ко многим сфе​рам практики (прежде всего связанной с развитием детского мыш​ления) проторились пути от концепций Выготского, Пиаже и дру​гих исследователей интеллектуальных структур. Авторы этих концепций экстрагировали предметное содержание психологических знаний, изучая человека, его поведение и созна​ние. Но и в тех случаях, когда объектом служила психика иных жи​вых существ (работы Э. Торндайка, И.П. Павлова, В. Келера и дру​гих), знанию, полученному в опытах над ними, предшествовали те​оретические схемы, испытание которых на верность психической реальности обогатило предмет психологической науки. Оно каса​лось факторов модификации поведения, приобретения организмом новых форм активности. На обогащенном предметном "поле" науки быстро взошли рост​ки для практики (конструирование программ обучения и др.). Во всех этих случаях, идет ли речь о теории, эксперименте или практике, наука выступает в ее предметном измерении, проекцией которого служит предметный язык. Именно его терминами описы​ваются расхождения между исследователями, ценность их вклада и т. п. И это естественно, поскольку, соотнесясь с реальностью, они обсуждают вопросы о том, обоснована ли теория, точна ли форму​ла, достоверен ли факт. Существенные расхождения, например, были между Сеченовым и Вундтом, Торндайком и Келером, Выготским и Пиаже, но во всех ситуациях их мысль направлялась на определенное предметное со​держание. Нельзя объяснить, почему они расходились, не зная предвари​тельно, по поводу чего они расходились (хотя, как мы увидим, это​го недостаточно, чтобы объяснить смысл противостояний между ли​дерами различных школ и направлений), иначе говоря, какой фраг​мент психической реальности они из объекта изучения превратили в предмет психологии. Вундт, например, направил экспериментальную работу на вы​членение исходных "элементов сознания", понимаемых им как не​что непосредственно испытываемое. Сеченов же относил к пред​метному содержанию психологии не "элементы сознания", а "эле​менты мысли", под которыми понимались сочетания различных структур, где психические образы сопряжены с двигательной ак​тивностью организма. Торндайк описывал поведение как слепой отбор реакций, слу​чайно оказавшихся удачными, тогда как Келер демонстрировал за​висимость адаптивного поведения от понимания организмом смыс​ловой структуры ситуации. Пиаже изучал эгоцентрическую (не ад​ресованную другим людям) речь ребенка, видя в ней отражение "мечты и логики сновидения", а Выготский экспериментально до​казал, что эта речь способна выполнять функцию организации дей​ствий ребенка соответственно "логике действительности". Каждый из исследователей превращал определенный пласт яв​лений в предмет научного знания, включающего как описание фак​тов, так и их объяснение. И одно и другое (и эмпирическое описа​ние, и его теоретическое объяснение) представляют предметное "по​ле". Именно к нему относятся такие, например, явления, как дви​гательная активность глаза, обегающего контуры предметов, сопо​ставляющего их между собой и тем самым производящего опера​цию сравнению (И.М. Сеченов), беспорядочные движения кошек и низших видов обезьян в экспериментальном (проблемном) ящике, из которого животным удается выбраться только после множества неудачных попыток (Э. Торндайк), осмысленные, целенаправлен​ные реакции высших видов обезьян, способных выполнять слож​ные экспериментальные задания, например построить пирамиду, чтобы достать высоко висящую приманку (В. Келер), устные рас​суждения детей наедине с собой (Ж. Пиаже), увеличение у ребенка количества таких рассуждений, когда он испытывает трудности в своей деятельности (Л.С. Выготский). Эти феномены нельзя рас​сматривать как "фотографирование" посредством аппарата науки отдельных эпизодов неисчерпаемого многообразия психической ре​альности. Они явились своего рода моделями, на которых объясня​лись механизмы человеческого сознания и поведения - его регуля​ции, мотивации, научения и др. Предметный характер носят также, и, стало быть, выражаются в терминах предметного языка, теории, интерпретирующие указан​ные феномены (сеченовская рефлекторная теория психического, торндайковская теория "проб, ошибок и случайного успеха", келе-ровская теория "инсайта", пиажевская теория детского эгоцентриз​ма, преодолеваемого в процессе социализации сознания, теория мышления и речи Выготского). Эти теории отдалены от деятельно​сти, приведшей к их построению, поскольку они призваны объяс​нять не эту деятельность, а независимую от нее связь явлений, ре​альное, фактическое положение вещей. Научный вывод, факт, гипотеза соотносятся с объективными си​туациями, существующими независимо от познавательных усилий человека, его интеллектуальной экипировки, способов его деятель​ности - теоретической и экспериментальной. Между тем объектив​ные и достоверные результаты достигаются субъектами, деятель​ность которых полна пристрастий и субъективных предпочтений. Так, эксперимент, в котором справедливо видят могучее орудие по​стижения природы вещей, может строиться исходя из гипотез, име​ющих преходящую ценность. Известно, например, что внедрение эксперимента в психологию сыграло решающую роль в ее преобра​зовании по образу точных наук. Между тем ни одна из гипотез, вдохновлявших создателей экспериментальной психологии - Вебе-ра, Фехнера, Вундта, - не выдержала испытания временем. Из вза​имодействия ненадежных компонентов рождаются надежные резуль​таты типа закона Вебера-Фехнера - первого настоящего психоло​гического закона, который получил математическое выражение. Фехнер исходил из того, что материальное и духовное представ​ляют "темную" и "светлую" стороны мироздания (включая космос), между которыми должно быть строгое математическое соотношение. Вебер ошибочного считал, что различная чувствительность раз​личных участков кожной поверхности объясняется ее разделен-ностью на "круги", каждый из которых снабжен одним нервным окончанием. Вундт выдвигал целую вереницу оказавшихся ложны​ми гипотез - начиная от предположения о "первичных элементах" сознания и кончая учением об апперцепции как локализованной в лобных долях особой психической силе, изнутри управляющей как внутренним, так и внешним поведением. За знанием, которое воссоздает объект адекватно критериям на​учности, скрыта особая форма деятельности субъекта (индивиду​ального и коллективного). Обращаясь к ней, мы оказываемся лицом к лицу с другой реаль​ностью. Не с психической жизнью, постигаемой средствами науки, а с жизнью самой науки, имеющей свои собственные особые "из​мерения" и законы, для понимания и объяснения которых следует перейти с предметного языка (в указанном смысле) на другой язык. Поскольку теперь перед нами наука выступает не как особая фор​ма знания, но как особая система деятельности, назовем этот язык (в отличие от предметного) деятельностным. Прежде чем перейти к рассмотрению этой системы, отметим, что термин "деятельность" употребляется в различных идейно-фи​лософских контекстах. Поэтому с ним могут соединяться самые раз​личные воззрения - от феноменологических и экзистенциалист- ских до бихевиористских и информационных "моделей человека". Особую осторожность, вступая в область психологии, следует про​являть в отношении термина "деятельность". Здесь принято гово​рить и о деятельности как орудийном взаимодействии организма со средой, и об аналитико-синтетической деятельности мысли, и о де​ятельности памяти, и о деятельности "малой группы" и т. д. В научной деятельности, поскольку она реализуется конкретны​ми индивидами, различающимися по мотивации, когнитивному сти​лю, особенностям характера и т. д., конечно, имеется психический компонент. Но глубоким заблуждением было бы редуцировать ее к этому компоненту, объяснить ее в терминах, которыми оперирует, говоря о деятельности, психология. Она рассуждает о ней, как явствует из сказанного, на предмет​ном языке. Здесь же необходим поворот в другое измерение. Поясним простой аналогией с процессом восприятия. Благода​ря действиям глаза и руки конструируется образ внешнего предме​та. Он описывается в адекватных ему понятиях о форме, величине, цвете, положении в пространстве и т. п. Но из этих данных, каса​ющихся внешнего предмета, невозможно извлечь сведений об устройстве и работе органов чувств, давших информацию о нем. Хотя, конечно, без соотнесенности с этой информацией невозмож​но объяснить анатомию и физиологию этих органов. К "анатомии" и "физиологии" аппарата, конструирующего зна​ние о предметном мире (включая такой предмет, как психика), и следует обратиться, переходя от науки как предметного знания к науке как деятельности. Научная деятельность в системе трех координат Всякая деятельность субъектна. Вместе с тем она всегда регулируется сложной системой социально-когнитивных запросов, эталонов, норм, идеалов. Здесь возникает одна из главных коллизий научного творчества. С одной стороны, только благодаря интеллектуально-мотивационной энергии человека нау​ки добывается еще неведомая информация о Природе, еще не во​шедшая в одну из оболочек этой Природы (ноосферу). "Научная мысль сама по себе не существует. Она создается чело​веческой живой личностью, есть ее проявление. В мире реально существуют только личности, создающие и высказывающие науч​ную мысль, проявляющие научное творчество - духовную энергию. Ими созданные невесомые ценности - научная мысль и научное открытие - в дальнейшем меняют ход процессов биосферы, окру​жающей нас природы" . С другой стороны, полет творческой мысли возможен только в социальной атмосфере и под действием объективной динамики идей, которая не зависит от индивидуальной воли и личного талан​та. Поэтому теоретико-психологический анализ науки как деятель​ности (в отличие от обсуждения теорий и эмпирических результа​тов, в которых "погашено" все, что их породило) всегда имеет дело с интеграцией трех переменных: социальной, когнитивной и лич-ностно-психологической. Каждая из них порознь издавна стала предметом обсуждения в различных попытках описать и объяснить своеобразие научного труда. Соответственно, различные аспекты этого труда интерпретировались независимо друг от друга в поня​тиях таких дисциплин, как социология, логика и психология. Однако будучи включены в особую систему, каковой является наука, эти понятия приобретают другое содержание. Историк М. Грмек выступил со "Словом в защиту освобождения истории научных открытий и мифов". Среди этих мифов он выде​лил три: 1. Миф о строго логической природе научного рассуждения. Этот миф воплощен в представлении, сводящим научное исследование к практическому приложению правил и категорий классической ло​гики, тогда как в действительности оно невозможно без творческо​го элемента, неуловимого этими правилами. 2. Миф о строго иррациональном происхождении открытия. Он утвердился в психологии в различных "объяснениях" открытия ин​туицией или гением исследователя. 3. Миф о социологических факторах открытия. В данном случае имеется в виду так называемый экстернализм - концепция, кото​рая игнорирует собственные закономерности развития науки и пы​тается установить прямую связь между общественной ситуацией творчества ученого и результатами его исследований. Эти мифы имеют общий источник: "диссоциацию" единой три​ады, образуемой тремя координатами приобретения знания, о ко​торых уже было сказано выше. Чтобы преодолеть диссоциацию, необходимо воссоздать адек​ватную реальности целостную и объемную картину развития науки как деятельности. Это в свою очередь требует такого преобразова​ния традиционных представлений о различных аспектах научного творчества, которое позволит продвинуться в направлении искомо​го синтеза. Тщетны надежды на то, что удастся объяснить, как строится в творческой лаборатории ученого новое знание, если решать эту за​дачу, объединяя три издавна заданных традицией направления. Ведь каждое из них "прорывало" собственную колею, шлифуя свой аппарат понятий и методов. Притом на совершенно иных объ​ектах, чем деятельность человека науки. Здесь изначально нужен другой подход. Социальное измерение Социальная атмосфера, в которой творит ученый, имеет несколько слоев. Высший из них - это взаимосвязи науки и общества в различные истори​ческие эпохи. Но и сама наука, как известно, представляет собой особую подсистему в социокультурном разви​тии человечества. Своеобразие этой подсистемы, в границах кото​рой действуют люди науки, в свою очередь, стало предметом соци​ологического изучения. Одним из лидеров этого направления вы​ступил американский социолог Роберт Мертон, выделивший си​стему норм, сплачивающих тех, кто занят исследовательским тру​дом, в особое сообщество, отличное от других человеческих уста​новлений. (Система была названа этосом науки.) Объектом анализа оказался социологический "срез" науки. Од​нако, тем самым, в новом свете выступила также и иерархия ценно​стных ориентации каждой конкретной личности и, соответственно, мотивов ее действий, переживаний и других психологических де​терминант творчества. Отношения между индивидом и обществом, посылающим свои экономические, политические, идеологические и другие запросы науке, выступили в качестве опосредованных осо​бой социальной структурой - "республикой ученых", которой пра​вят собственные, присущие только ей нормы. Одна из них требует производить знание, непременно получившее бы признание в ка​честве отличного от известного запаса представлений об объекте, то есть меченное знаком новизны. Над ученым неизбывно тяготеет "запрет на повтор". Таково социальное предназначение его дела. Общественный ин​терес сосредоточен на результате, в котором "погашено" все, что его породило. Однако при высокой новизне этого результата инте​рес способна вызвать личность творца и многое с ней сопряжен​ное, хотя бы оно и не имело прямого отношения к его вкладу в фонд знаний. Об этом свидетельствует популярность биографических портре​тов людей науки и даже их автобиографических записок, куда зане​сены многие сведения об условиях и своеобразии научной деятель​ности и ее психологических "отсветов". Среди них выделяются мотивы, придающие исследовательскому поиску особую энергию и сосредоточенность на решаемой задаче, во имя которой "забываешь весь мир", а также такие психические состояния, как вдохновение, озарение, "вспышка гения". Открытие нового в природе вещей переживается личностью как ценность, превосходящая любые другие. Отсюда и притязание на авторство. Быть может, первый уникальный прецедент связан с научным открытием, которое легенда приписывает одному из древнегрече​ских мудрецов Фалесу, предсказавшему солнечное затмение. Тира​ну, пожелавшему вознаградить его за открытие, Фалес ответил: "Для меня было бы достаточной наградой, если бы ты не стал приписы​вать себе, когда станешь передавать другим то, чему от меня нау​чился, а сказал бы, что автором этого открытия являюсь скорее я, чем кто-либо другой". Признание того, что научная истина была открыта его собствен​ным умом и что память об авторстве должна дойти до других, Фа-лес поставил выше любых материальных благ.. Уже в этом древ​нейшем эпизоде проявилась одна из коренных особенностей пси​хологии человека науки. Она относится к тем аспектам поведения личности, которые обозначаются термином "мотивация". В дан​ном случае речь идет об исследовательском поведении. Познание никому прежде неведомого оказывается для ученого выс​шей ценностью и наградой, дающей наибольшее удовлетворение, Но тут же выясняется, что это не только личное переживание успеха. Для него значимо, чтобы о достигнутом им результате был оповещен со​циальный мир, признав его приоритет, иначе говоря - превосходство над другими, но не в экономике, политике, спорте, так сказать, делах земных, а в особой сфере, в сфере интеллекта, духовных ценностей. Велико преимущество этих ценностей в приобщении к тому, что сохраняется безотносительно к индивидуальному существованию, от которого открытая истина не зависит. Тем самым личная мысль, ее познавшая, также метится знаком вечности. В этом эпизоде проявляется своеобразие психологии уче​ного. Споры о приоритете пронизывают всю историю науки. Индивидуально-личностное и социально-духовное в психологии ученого навечно сопряжены. Так было в далекой древности. Так обстоит дело и в современной науке. Споры о приоритете имеют различные аспекты. Но "случай Фалеса" открывает то лицо науки, над которым не властно время. Своеобразие этого "случая" в том, что он высвечивает в мотивах творчества человека науки особый глубинный слой. В нем запечат- лено притязание на личное бессмертие, достигаемое благодаря отме​ченному его собственным именем вкладу в мир нетленных истин. Этот древний эпизод иллюстрирует изначальную социальность личностного "параметра" науки как системы деятельности. Он за​трагивает вопрос о восприятии научного открытия в плане отноше​ния к нему общественной среды - макросоциума. Но исторический опыт свидетельствует, что социальность науки как деятельности выступает не только при обращении к вопросу о восприятии знания, но и к вопросу о его производстве. Если вновь обратиться к древним временам, то фактор коллективности произ​водства знаний уже тогда получил концентрированное выражение в деятельности исследовательских групп, которые принято называть школами. Многие психологические проблемы, как мы увидим, открыва​лись и разрабатывались именно в этих школах, ставших центрами не только обучения, но и творчества. Научное творчество и обще​ние нераздельны, менялся от одной эпохи к другой лишь тип их интеграции. Однако во всех случаях общение выступало неотъем​лемой координатой науки как формы деятельности. Сократ не оставил не одной строчки, но он создал "мыслильню" - школу совместного думания, культивируя искусство майевтики ("по​вивального искусства") как процесс рождения в диалоге отчетливого и ясного знания. Мы не устаем удивляться богатству идей Аристотеля, забывая, что им собрано и обобщено созданное многими исследователями, работавшими по его программам. Иные формы связи познания и общения утвердились в средневековье, когда доминировали пуб​личные диспуты, шедшие по жесткому ритуалу (его отголоски зву​чат в процедурах защиты диссертаций). Им на смену пришел не​принужденный дружеский диалог между людьми науки в эпоху Воз​рождения. В новое время с революцией в естествознании возникают и пер​вые неформальные объединения ученых, созданные в противовес официальной университетской науке. Наконец, в XIX веке возни​кает лаборатория как центр исследований и очаг научной школы. "Сейсмографы" истории науки Новейшего времени фиксируют "взрывы" научного творчества в небольших, крепко спаянных груп​пах ученых. Энергией этих групп были рождены такие радикально изменившие общий строй научного мышления направления, как квантовая механика, молекулярная биология, кибернетика. Ряд поворотных пунктов в прогрессе психологии определила де​ятельность научных школ, лидерами которых являлись В. Вундт, И.П. Павлов, 3. Фрейд, К. Левин, Ж. Пиаже, Л.С. Выготский и др. Между самими лидерами и их последователями шли дискуссии, слу​жившие катализаторами научного творчества, изменявшими облик психологической науки. Они исполняли особую функцию в судьбах науки как формы деятельности, представляя ее коммуникативное "измерение". Это, как и личностное "измерение", неотчленимо от предмета общения - тех проблем, гипотез, теоретических схем и открытий, по поводу которых оно возникает и разгорается. Предмет науки, как уже отмечалось, строится посредством спе​циальных интеллектуальных действий и операций. Они, как и нор​мы общения, формируются исторически в тигле исследовательской практики и подобно всем другим социальным нормам заданы объ​ективно, индивидуальный субъект "присваивает" их, погружаясь в эту практику. Все многообразие предметного содержания науки в процессе деятельности определенным образом структурируется со​ответственно правилам, которые являются инвариантными, обще​значимыми по отношению к этому содержанию. Эти правила принято считать обязательными для образования понятий, перехода от одной мысли к другой, извлечения обобщаю​щего вывода. Наука, изучающая эти правила, формы и средства мысли, необ​ходимые для ее эффективной работы, получила имя логики. Соот​ветственно и тот параметр исследовательского труда, в котором представлено рациональное знание, следовало бы назвать логиче​ским (в отличие от личностно-психологического и социального). Однако логика обнимает любые способы формализации порож​дений умственной активности, на какие бы объекты она ни была направлена и какими бы способами их ни конструировала. Приме​нительно же к науке как деятельности ее логико-познавательный аспект имеет свои особые характеристики. Они обусловлены при​родой ее предмета, для построения которого необходимы свои ка​тегории и объяснительные принципы. Учитывая их исторический характер, обращаясь к науке с целью ее анализа в качестве системы деятельности, назовем третью коор​динату этой системы - наряду с социальной и личностной - пред​метно-логической. Логика развития науки Термин "логика", как известно, многозначен. Но как бы ни расходились воззрения на логические основания познания, под ними неизменно имеются в виду всеобщие формы мышления в от​личие от его содержательных характеристик. Как писал Л.С. Выготский, "имеется известный органический рост логической структуры (курсив мой. - М.Я.) знания. Внешние факторы толкают психологию по пути ее развития и не могут не отменить в ней ее вековую работу, ни перескочить на век вперед". Говоря об "органическом росте", Выготский, конечно, имел в виду не биологический, а исторический тип развития, однако по​добный биологическому в том смысле, что развитие совершается объективно, по собственным законам, когда "изменить последова​тельность этапов нельзя". Предметно-исторический подход к интеллектуальным структурам представляет собой направление логического анализа, которое дол​жно быть отграничено от других направлений также и терминологи​чески. Условимся называть его логикой развития науки, понимая под ней (как и в других логиках) и свойства познания сами по себе, и их теоретическую реконструкцию, подобно тому, как под термином "грамматика" подразумевается и строй языка, и учение о нем. Основные блоки исследовательского аппарата психологии ме​няли свой состав и строй с каждым переходом научной мысли на новую ступень. В этих переходах и выступает логика развития по​знания как закономерная смена его фаз. Оказавшись в русле одной из них, исследовательский ум движется по присущему ей категори​альному контуру с неотвратимостью, подобной выполнению пред​писаний грамматики или логики. Это можно оценить как еще один голос в пользу присвоения рассматриваемым здесь особенностям научного поиска имени логики. На каждой стадии единственно ра​циональными (логичными) признаются выводы, соответствующие принятой детерминационной схеме. Для многих поколений до Де​карта рациональными считались только те рассуждения о живом теле, в которых полагалось, что оно является одушевленным, а для многих поколений после Декарта - лишь те рассуждения об ум​ственных операциях, в которых они выводились из свойств созна​ния как незримого внутреннего агента (хотя бы и локализованного в мозге). Для тех, кто понимает под логикой только всеобщие характери​стики мышления, имеющие силу для любых времен и предметов, сказанное даст повод предположить, что здесь к компетенции ло​гики опрометчиво отнесено содержание мышления, которое, в от​личие от его форм, действительно меняется, притом не только в масштабах эпох, но и на наших глазах. Это вынуждает напомнить, что речь идет об особой логике, именно о логике развития науки, которая не может быть иной, как предметно-исторической, а стало быть, во-первых, содержательной, во-вторых, имеющей дело со сменяющими друг друга интеллектуальными "формациями". Такой под​ход не означает смешения формальных аспектов с содержательны​ми, но вынуждает с новых позиций трактовать проблему форм и структур научного мышления. Они должны быть извлечены из со​держания в качестве его инвариантов. Ни одно из частных (содержательных) положений Декарта, касаю​щихся деятельности мозга, не только не выдержало испытания време​нем, но даже не было принято натуралистами его эпохи (ни представ​ление о "животных духах" как частицах огнеподобного вещества, но​сящегося по "нервным трубкам" и раздувающего мышцы, ни пред​ставление о шишковидной железе как пункте, где "контачат" телесная и бестелесная субстанции, ни другие соображения). Но основная де​терминистская идея о машинообразности работы мозга стала на сто​летия компасом для исследователей нервной системы. Считать ли эту идею формой или содержанием научного мышления? Она формальна в смысле инварианта, в смысле "ядерного" компонента множества ис​следовательских программ, наполнявших ее разнообразным содержа​нием от Декарта до Павлова. Она содержательна, поскольку относит​ся к конкретному фрагменту действительности, который для формаль​но-логического изучения мышления никакого интереса не представ​ляет. Эта идея есть содержательная форма. Логика развития науки имеет внутренние формы, то есть дина​мические структуры, инвариантные по отношению к непрерывно меняющемуся содержанию знания. Эти формы являются организа​торами и регуляторами работы мысли. Они определяют зону и на​правление исследовательского поиска в неисчерпаемой для позна​ния действительности, в том числе и в безбрежном море психиче​ских явлений. Они концентрируют поиск на определенных фраг​ментах этого мира, позволяя их осмыслить посредством интеллек​туального инструмента, созданного многовековым опытом обще​ния с реальностью. В смене этих форм, в их закономерном преобразовании и выра​жена логика научного познания - изначально историческая по своей природе. При изучении этой логики, как и при любом ином иссле​довании реальных процессов, мы должны иметь дело с фактами. Но очевидно, что здесь перед нами факты совершенно иного по​рядка, чем открываемые наблюдением за предметно-осмысленной реальностью, в частности психической. Это реальность обнажае​мая, когда исследование объектов само становится объектом иссле​дования. Это "мышление о мышлении", рефлексия о процессах, посредством которых только и становится возможным знание о про​цессах как данности, не зависимой ни от какой рефлексии. Знание о способах построения знания, его источниках и грани​цах издревле занимало философский ум, выработавший систему представлений о теоретическом и эмпирическом уровнях постиже​ния действительности, о логике и интуиции, гипотезе и приемах ее проверки (верификация, фальсификация), особом языке (словарь и синтаксис) науки и т. д. Конечно, этот изучаемый философией уровень организации мыс​лительной активности, кажущийся сравнительно с физическими, биологическими и тому подобными реалиями менее "осязаемым", ничуть не уступает им по степени реальности. Стало быть, и в от​ношении его столь же правомерен вопрос о фактах (в данном слу​чае фактами являются теория, гипотеза, метод, термин научного языка и пр.), как и в отношении фактов так называемых позитив​ных областей знания. Однако не оказываемся ли мы тогда перед опасностью удалиться в "дурную бесконечность", и после постро​ения теоретических представлений по поводу природы научного по​знания мы должны заняться теорией, касающейся самих этих пред​ставлений, а эту новую "сверхтеорию" в свою очередь превратить в предмет рефлексивного анализа еще более высокого уровня и т. д. Чтобы избежать этого, мы не видим иной возможности, как погру​зиться в глубины исследовательской практики, в процессы, совер​шающиеся в мире истории, где и происходит зарождение и преоб​разование фактов и теорий, гипотез и открытий. Состоявшиеся исторические реалии (в виде сменявших друг друга научных событий) являются той фактурой, которая, будучи незави​симой от конструктивных способностей ума, одна только может слу​жить проверочным средством этих способностей, эффективности и надежности выстроенных благодаря им теоретических конструктов. Наивно было бы полагать, что само по себе обращение к историче​скому процессу может быть беспредпосылочным, что существуют факты истории, которые говорят "сами за себя", безотносительно к теоретической ориентации субъекта познания. Любой конкретный факт возводится в степень научного факта в строгом смысле слова (а не только остается на уровне исходного материала для него) лишь после того, как становится ответом на предварительно заданный (теоретический) вопрос. Любые наблюдения за историческим про​цессом (стало быть, и за эволюцией научной мысли), подобно на​блюдениям за процессами и феноменами остальной действитель​ности, непременно регулируются в различной степени осознавае​мой концептуальной схемой. От нее зависят уровень и объемность реконструкции исторической реальности, возможность ее различ​ных интерпретаций. Имеется ли в таком случае опорный пункт, отправляясь от кото​рого, теоретическое изучение состоявшихся теорий приобрело бы достоверность? Этот пункт следует искать не вне исторического про​цесса, а в нем самом. Прежде чем к нему обратиться, следует выявить вопросы, кото​рые в действительности регулировали исследовательский труд. Применительно к психологическому познанию мы прежде всего сталкиваемся с усилиями объяснить, каково место психических (ду​шевных) явлений в материальном мире, как они соотносятся с про​цессами в организме, каким образом посредством них приобрета​ется знание об окружающих вещах, от чего зависит позиция чело​века среди других людей и т. д. Эти вопросы постоянно задавались не только из одной общечеловеческой любознательности, но под повседневным диктатом практики - социальной, медицинской, пе​дагогической. Прослеживая историю этих вопросов и бесчислен​ные попытки ответов на них, мы можем извлечь из всего многооб​разия вариантов нечто стабильно инвариантное. Это и дает основа​ние "типологизировать" вопросы, свести их к нескольким вечным, таким, например, как психофизическая проблема (каково место пси​хического в материальном мире), психофизиологическая проблема (как соотносятся между собой соматические - нервные, гумораль​ные - процессы и процессы на уровне бессознательной и созна​тельной психики), психогностическая (от греч. "гнозис" - позна​ние), требующая объяснить характер и механизм зависимостей вос​приятий, представлений, интеллектуальных образов от воспроиз​водимых в этих психических продуктах реальных свойств и отно​шений вещей. Чтобы рационально интерпретировать указанные соотношения и зависимости, необходимо использовать определенные объясни​тельные принципы. Среди них выделяется стержень научного мыш​ления - принцип детерминизма, то есть зависимости любого явле​ния от производящих его факторов. Детерминизм не идентичен при​чинности, но включает ее в качестве основной идеи. Он приобре​тал различные формы, проходил, подобно другим принципам, ряд стадий в своем развитии, однако неизменно сохранял приоритет​ную позицию среди всех регуляторов научного познания. К другим регуляторам относятся принципы системности и раз​вития. Объяснение явления, исходя из свойств целостной, органич​ной системы, одним из компонентов которой оно служит, характе​ризует подход, обозначаемый как системный. При объяснении яв​ления, исходя из закономерно претерпеваемых им трансформаций, опорой служит принцип развития. Применение названных прин​ципов к проблемам позволяет накапливать их содержательные ре​шения под заданными этими принципами углами зрения. Так, если остановиться на психофизиологической проблеме, то ее решения зависели от того, как понимался характер причинных отношений между душой и телом, организмом и сознанием. Менялся взгляд на организм как систему - претерпевали преобразования и представ​ления о психических функциях этой системы. Внедрялась идея раз​вития, и вывод о психике как продукте эволюции животного мира становился общепринятым. Такая же картина наблюдается и в изменениях, которые испыта​ла разработка психогностической проблемы. Представление о де-терминационной зависимости воздействий внешних импульсов на воспринимающие их устройства определяло трактовку механизма порождения психических продуктов и их познавательной ценно​сти. Взгляд на эти продукты как элементы или целостности был обусловлен тем, мыслились ли они системно. Поскольку среди этих продуктов имелись феномены различной степени сложности (на​пример, ощущения или интеллектуальные конструкты), внедрение принципа развития направляло на объяснение происхождения од​них из других. Аналогична роль объяснительных принципов и в других проблем​ных ситуациях, например, когда исследуется, каким образом пси​хические процессы (ощущения, мысли, эмоции, влечения) регули​руют поведение индивида во внешнем мире и какое влияние в свою очередь оказывает само это поведение на их динамику. Зависимость психики от социальных закономерностей создает еще одну пробле​му - психосоциальную (в свою очередь распадающуюся на вопро​сы, связанные с поведением индивида в малых группах и по отно​шению к ближайшей социальной среде, и на вопросы, касающиеся взаимодействия личности с исторически развивающимся миром культуры). Конечно, и применительно к этим темам успешность их разра​ботки зависит от состава тех объяснительных принципов, которы​ми оперирует исследователь, - детерминизма, системности, разви​тия. В плане построения реального действия существенно разнят​ся, например, подходы, представляющие это действие по типу ме​ханической детерминации (по типу рефлекса как автоматического сцепления центростремительной и центробежной полудуг), счита​ющие его изолированной единицей, игнорирующей уровни его по​строения, и подходы, согласно которым психическая регуляция действия строится на обратных связях, предполагает рассмотрение его в качестве компонента целостной структуры и считает его перестра​ивающимся от одной стадии к другой. Естественно, что не менее важно и то, каких объяснительных принципов мы придерживаемся и в психосоциальной проблеме: счи​таем ли детерминацию психосоциальных отношений человека ка​чественно отличной от социального поведения животных, рассмат​риваем ли индивида в целостной социальной общности или счита​ем эту общность производной от интересов и мотиваций индивида, учитываем ли динамику и системную организацию этих общностей в плане их поуровнего развития, а не только системного взаимо​действия. В процессе решения проблем на основе объяснительных прин​ципов добывается знание о психической реальности, соответствую​щее критериям научности. Оно приобретает различные формы: фак​тов, гипотез, теорий, эмпирических обобщений, моделей и др. Этот уровень знания обозначим как теоретико-эмпирический. Рефлек​сия относительно этого уровня является постоянным занятием ис​следователя, проверяющего гипотезы и факты путем варьирования экспериментов, сопоставления одних данных с другими, построе​ния теоретических и математических моделей, дискуссий и других форм коммуникаций. Изучая, например, процессы памяти (условия успешного запо​минания), механизмы выработки навыка, поведение оператора в стрессовых ситуациях, ребенка - в игровых и тому подобных, пси​холог не задумывается о схемах логики развития науки, хотя в дей​ствительности они незримо правят его мыслью. Да и странно, если бы было иначе, если бы он взамен того, чтобы задавать конкретные вопросы, касающиеся наблюдаемых явлений, стал размышлять о том, что происходит с его интеллектуальным аппаратом при вос​приятии и анализе этих явлений. В этом случае, конечно, их иссле​дование немедленно бы расстроилось из-за переключения внима​ния на совершенно иной предмет, чем тот, с которым сопряжены его профессиональные интересы и задачи. Тем не менее за движением его мысли, поглощенной конкрет​ной, специальной задачей, стоит работа особого интеллектуального аппарата, в преобразованиях структур которого представлена ло​гика развития психологии. Логика и психология научного творчества Научное знание, как и любое другое иное, представляется посредством работы мысли. Но и сама эта работа благодаря исканиям древних философов стала предметом знания. Тогда-то и были открыты и изучены всеобщие логические фор​мы мышления как не зависимые от содержания сущности. Аристо​тель создал силлогистику - теорию, выясняющую условия, при ко​торых из ряда высказываний с необходимостью следует новое. Поскольку производство нового рационального знания является главной целью науки, то издавна возникла надежда на создание ло​гики, способной снабдить любого здравомыслящего человека ин​теллектуальной "машиной", облегчающей труд по получению но​вых результатов. Эта надежда воодушевляла великих философов эпо​хи научной революции XVII столетия Ф. Бэкона, Р. Декарта, Г. Лей​бница. Их роднило стремление трактовать логику как компас, вы​водящий на путь открытий и изобретений. Для Бэкона таковой яв​лялась индукция. Ее апологетом в XIX столетии стал Джон Стюарт Милль, книга которого "Логика" пользовалась в ту пору большой популярностью среди натуралистов. Ценность схем индуктивной ло​гики видели в их способности предсказывать результат новых опы​тов на основе обобщения прежних. Индукция (от лат. inductio - наведение) считалась мощным инструментом победно шествовав​ших естественных наук, получивших именно по этой причине на​звание индуктивных. Вскоре, однако, вера в индукцию стала гас​нуть. Те, кто произвел революционные сдвиги в естествознании, работали не по наставлениям Бэкона и Милля, рекомендовавшим собирать частные данные опыта с тем, чтобы они навели на обо​бщающую закономерность. После теории относительности и квантовой механики мнение о том, что индукция служит орудием открытий, окончательно отвер​гается. Решающую роль теперь отводят гипотетико-дедуктивному методу, согласно которому ученый выдвигает гипотезу (неважно, от​куда она черпается) и выводит из нее положения, доступные конт​ролю в эксперименте. Из этого было сделано заключение в отно​шении задач логики: она должна заниматься проверкой теорий с точки зрения их непротиворечивости, а также того, подтверждает ли. опыт их предсказания. Некогда философы работали над тем, чтобы в противовес сред​невековой схоластике, применявшей аппарат логики для обоснова​ния религиозных догматов, превратить этот аппарат в систему пред​писаний, как открывать законы природы. Когда стало очевидно, что подобный план невыполним, что возникновение новаторских идей и, стало быть, прогресс науки обеспечивают какие-то другие способности мышления, укрепилась версия, согласно которой эти способности не имеют отношения к логике. Задачу последней ста​ли усматривать не в том, чтобы обеспечить производство нового знания, а в том, чтобы определить критерии научности для уже при​обретенного. Логика открытия была отвергнута. На смену ей при​шла логика обоснования, занятия которой стали главными для на​правления, известного как "логический позитивизм". Линию этого направления продолжил видный современный философ К. Поппер. Одна из его главных книг называется "Логика научного откры​тия". Название может ввести в заблуждение, если читатель ожидает увидеть в этой книге правила для ума, ищущего новое знание. Сам автор указывает, что не существует такой вещи, как логический ме​тод получения новых идей или как логическая реконструкция этого процесса, что каждое открытие содержит "иррациональный эле​мент" или "творческую интуицию". Изобретение теории подобно рождению музыкальной темы. В обоих случаях логический анализ ничего объяснить не может. Применительно к теории его можно использовать лишь с целью ее проверки - подтверждения или опро​вержения. Но диагноз ставится в отношении готовой, уже выстро​енной теоретической конструкции, о происхождении которой ло​гика судить не берется. Это дело другой дисциплины - эмпириче​ской психологии. Размышляя о развитии сознания в мире, в космосе, во Вселен​ной, В.И. Вернадский относил это понятие к категории тех же есте​ственных сил, как жизнь и все другие силы, действующие на пла​нете. Он рассчитывал, что путем обращения к историческим релик​там в виде научных открытий, сделанных независимо разными людь​ми в различных исторических условиях, удастся проверить, действи​тельно ли интимная и личностная работа мысли конкретных инди​видов совершается по независимым от этой индивидуальной мысли объективным законом, которые, как и любые законы науки, отли​чает повторяемость, регулярность. Вопрос о независимых открыти​ях был поставлен через несколько десятилетий после Вернадского в социологии науки. В работе Отборна и Томаса "Являются ли от​крытия неизбежными: заметка о социальной эволюции" приводит​ся около ста пятидесяти важных научных идей, выдвинутых неза​висимо друг от друга различными исследователями. Другой социо-. лог - Роберт Мертон, подсчитав двести шестьдесят четыре таких случая, отметил, что представление Огборна и Томаса о так называ​емых "независимых открытиях" неоригинально, что сходная точка зрения задолго до них выдвигалась рядом авторов, список которых он приводит, поэтому их вывод о повторяемости инноваций отно​сится к разряду "независимых открытий". В приводимом Мерто-ном списке нет Вернадского, приложившего немало усилий, чтобы, сопоставив научные результаты, добытые независимо друг от друга учеными различных эпох и культур, обосновать свой тезис о зако​нах развития науки, действующих, подобно другим естественным законам, независимо от активности отдельных умов. Так, на каж​дом шагу историк встречается с новаторскими идеями и изобрете​ниями, которые были забыты, но впоследствии вновь созданы ни​чего не знавшими о них умами в разных странах и культурах, что исключает какую бы то ни было возможность заимствования. Изу​чение подобного рода явлений заставляет нас "глубоко проникать в изучение психологии научного искания, - писал Вернадский. - Оно открывает нам как бы лабораторию научного мышления. Оказыва​ется, что не случайно делается то или иное открытие, так, а не ина​че строится какой-нибудь прибор или машина. Каждый прибор и каждое обобщение являются закономерным созданием человеческо​го разума". Если независимость рождения одних и тех же научных идей в различных, не связанных между собой регионах и сообщест​вах считалась Вернадским неоспоримым аргументом в пользу его тезиса о том, что работа мысли совершается по объективным зако​нам, которые производят свои эффекты с регулярностью, прису​щей геологическим и биологическим процессам, то факты, неоспо​римо говорящие о преждевременных открытиях (о лицах, как гово​рил Вернадский, сделавших открытия до их настоящего признания наукой), вводят в анализ природы научной мысли вслед за логиче​ским (касающимся законов познания) два других параметра: лич​ностный и социальный. Личностный - поскольку "преждевремен​ность открытия" говорила о том, что оно являлось прозрением от​дельной личности, прежде чем было ассимилировано сообществом. Социальный - поскольку только в результате такой ассимиляции оно становится "ферментом" эволюции ноосферы. Исследовательский поиск относится к разряду явлений, обозна​чаемых в психологии как "поведение, направленное на решение проблемы". Одни психологи полагали, что решение достигается пу​тем "проб, ошибок и случайного успеха", другие - мгновенной пе​рестройкой "поля восприятия" (так называемый инсайт), третьи -неожиданной догадкой в виде "ага-переживания" (нашедший ре​шение восклицает: "Ага!"), четвертые - скрытой работой подсоз​нания (особенно во сне), пятые - "боковым зрением" (способ- ностью заметить важную реалию, ускользающую от тех, кто сосре​доточен на предмете, обычно находящемся в центре всеобщего вни​мания) и т. д. Большую популярность приобретало представление об интуиции как особом акте, излучаемом из недр психики субъекта. В пользу этого воззрения говорили самоотчеты ученых, содержащие свиде​тельства о неожиданных разрывах в рутинной связи идей, об озаре​ниях, дарящих новое видение предмета (начиная от знаменитого восклицания "Эврика!" Архимеда). Указывают ли, однако, подо​бные психологические данные на генезис и организацию процесса открытия? Логический подход обладает важными преимуществами, коре​нящимися во всеобщности его постулатов и выводов, в их открыто​сти для рационального изучения и проверки. Психология же, не имея по поводу протекания умственного процесса, ведущего к от​крытию, надежных опорных пунктов, застряла на представлениях об интуиции, или "озарении". Объяснительная сила этих представ​лений ничтожна, поскольку никакой перспективы для причинного объяснения открытия, а тем самым и фактов возникновения ново​го знания они не намечают. Если принять рисуемую психологией картину событий, которые происходят в "поле" сознания или "тайниках" подсознания перед тем, как ученый оповестит мир о своей гипотезе или концепции, то возникает парадокс. Эта гипотеза или концепция может быть приня​та только при ее соответствии канонам логики, то есть лишь в том случае, если она выдержит испытание перед лицом строгих рацио​нальных аргументов. Но "изготовленной" она оказывается средства​ми, не имеющими отношения к логике: интуитивными "прозрения​ми", "инсайтами", "ага-переживаниями" и т. п. Иначе говоря, раци​ональное возникает как результат действия внерациональных сил. Главное дело науки - открытие детерминант и законов. Но вы​ходит, что ее люди вершат свое дело, не подчиняясь доступным ра​циональному постижению законам. Такой вывод следует из анализа рассмотренной нами ситуации, касающейся соотношения логики и психологии, неудовлетворенность которой нарастает в силу не только общих философских соображений, но и острой потребности в том, чтобы сделать более эффективным научный труд, ставший мас​совой профессией. Необходимо вскрыть глубинные предметно-логические структу​ры научного мышления и способы их преобразования, ускользаю​щие от формальной логики, которая не является ни предметной, ни исторической. Вместе с тем природа научного открытия не об​нажит своих тайн, если ограничиться его логическим аспектом, оставляя без внимания два других - социальный и психологиче​ский, которые в свою очередь должны быть переосмыслены в каче​стве интегральных компонентов целостной системы. Общение – координата науки как деятельности Переход к объяснению науки как деятельности требует взглянуть на нее не только с точки зрения предметно-логического ха​рактера ее когнитивных структур. Дело в том, что они действуют в мышлении лишь тогда, когда "обслужива​ют" проблемные ситуации, возникающие в научном сообществе. За​рождение и смена идей как процесс, в динамике которого прослежи​вается собственная историологическая закономерность, совершает​ся не в сфере "чистой" мысли, а в социально-историческом "поле". Его силовые линии определяют творчество каждого исследователя, каким бы самобытным он ни являлся. Хорошо известно, что и сами ученые, во всяком случае многие из них, связывали собственные до​стижения с успехами других. Такой гений, как Ньютон, называл себя карликом, видевшим дальше других потому, что он стоял на плечах гигантов, в частности - и прежде всего - Декарта. Декарт мог бы в свою очередь сослаться на Галилея, Галилей на Кеплера и Коперника и т. д. Но подобные ссылки не раскрывают социальной сущности научной деятельности. В них лишь подчер​кивается момент преемственности в кумуляции знания благодаря творчеству отдельных гениев. Они являют собой как бы отдельные вершины, выступают как отдельные избранные личности высшего ранга (обычно предполагается, что им присущ особый психологи​ческий профиль), призванные передавать друг другу историческую эстафету. Их выделяемость из общей социально-интеллектуальной среды, в которой они сложились и вне которой не смогли бы при​обрести репутацию гения, объясняется при подобном воззрении ис​ключительно присущими им индивидуально-личностными качест​вами. Ложна при таком понимании не сама по себе мысль о том, что способности к научному творчеству распределены по индиви​дам неравномерно. Ложно иное - представление о способностях, как о чем-то не имеющем иных оснований, кроме замкнутой в себе психической сферы личности. В качестве субъекта научной деятель​ности личность приобретает характеристики, побуждающие ранжи​ровать ее как выделяющуюся из общего массива лиц, занятых нау​кой, благодаря тому, что в ней с наибольшей эффективностью скре​щивается и концентрируется то, что рассеяно во всем сообществе ученых. Откуда быть грозе, спрашивал А.А. Потебня, если в атмос​фере не было бы электрических зарядов? Говоря о социальной обусловленности жизни науки, следует раз​личать несколько аспектов. Особенности общественного развития в конкретную эпоху преломляются сквозь призму деятельности на​учного сообщества (особого социума), имеющего свои нормы и эта​лоны. В нем когнитивное неотделимо от коммуникативного, по​знание - от общения. Когда речь идет не только о сходном осмыс​лении терминов (без чего обмен идей невозможен), но об их преоб​разовании (ибо именно оно совершается в научном исследовании как форме творчества), общение выполняет особую функцию. Оно становится креативным. Общение ученых не исчерпывается простым обменом информа​цией. Иллюстрируя важные преимущества обмена идеями по срав​нению с обменом товарами,- Бернард Шоу писал: "Если у вас ябло​ко и у меня яблоко и мы обмениваемся ими, то остаемся при сво​их - у каждого по яблоку. Но если у каждого из нас по одной идее и мы передаем их друг другу, то ситуация меняется, каждый сразу же становится богаче, а именно - обладателем двух идей". Эта наглядная картина преимуществ интеллектуального обще​ния не учитывает главной ценности общения в науке как творче​ском процессе, в котором возникает "третье яблоко", когда при столкновении идей происходит "вспышка гения". Процесс позна​ния предполагает трансформацию значений. Если общение выступает в качестве непременного фактора по​знания, то информация, возникшая в научном общении, не может интерпретироваться только как продукт усилий индивидуального ума. Она порождается пересечением линий мысли, идущих из мно​гих источников. Говоря о производстве знания, мы до сих пор основной акцент делали на его категориальных регулятор

Артур Владимирович Петровский (14 мая 1924 - 2 декабря 2006) - российский советский психолог. Когда началась Великая Отечественная война, сразу после окончания 9го класса добровольцем ушел на фронт. После демобилизации закончил школу рабочей молодежи и поступил в Педагогический институт. По окончании литературного факультета Московского городского пединститута им. В.П. Потемкина поступил в аспирантуру на кафедру психологии. В 1950 г. с блеском защитил кандидатскую диссертацию «Психологические воззрения А.Н. Радищева», выполненную под руководством Г.А. Фортунатова (об этой защите появилась статья в журнале «Вопросы философии», что являлось редким для тех лет случаем). Непосредственно после защиты (по распределению) был направлен на работу в Вологодский педагогический институт. С осени 1952 г. вернулся на родную кафедру Московского пединститута, руководимую проф. Н.Ф. Добрыниным.

Проводя исследования в области теории психологии, А.В. Петровский сохраняет интерес к истории психологии. В 1965 г. защищает докторскую диссертацию «Пути формирования основ советской психологии». А.В. Петровский уже в начале 1960х гг. отвергает представление о педологии как о «лженауке» и пересматривает другие позиции, утвердившиеся в советской психологической историографии. Он впервые ставит вопрос о необходимости объективной научной оценки объявленных «лженауками» педологии, психотехники, рефлексологии, реактологии, трудов В.М. Бехтерева, В.А. Вагнера, П.П. Блонского и др. В 1966 г. А.В. Петровский получает звание профессора и становится заведующим кафедрой психологии МГПИ.

В 1968 г. А.В. Петровского избирают членом-корреспондентом АПН СССР, затем - академикомсекретарем отделения психологии и возрастной физиологии и с 1971 г. - действительным членом АПН СССР. Параллельно он работает в редколлегиях журналов «Вопросы психологии» и «Вестник МГУ. Психология». В 1972 г. А.В. Петровский становится руководителем лаборатории психологии личности НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР (с 1999 г. - лаборатория теории и истории психологии).

В 1972-1973 гг. - член Международной комиссии ЮНЕСКО по развитию образования, соавтор коллективной монографии «Learning to be» (1972), которая была издана в 40 странах (за исключением СССР).

В 1976 г. А.В. Петровский становится вице-президентом АПН СССР, а с 1978 по 1985 г. - также руководителем кафедры педагогики, психологии и методики преподавания в высшей школе на факультете повышения квалификации МГУ.

Под руководством А.В. Петровского состоялись защиты 63 кандидатских и докторских диссертаций. А.В. Петровский - редактор и соавтор ряда учебников по общей, социальной, возрастной, педагогической и теоретической психологии.

Под общей редакцией А.В. Петровского и М.Г. Ярошевского при составительстве Л.А. Карпенко подготовлены: «Краткий психологический словарь» (1985), «Психология. Словарь» (1990). А.В. Петровский работал над созданием «Психологической энциклопедии» и серии справочных изданий «Лексикон» (серия из шести словарей, составленных по тематическому принципу).

Он был также консультантом фильмов «Семь шагов за горизонт», «Я и другие», «Чучело».

За время своей научной деятельности А.В. Петровский опубликовал свыше 1500 статей, учебников, учебных пособий, монографий, популярных книг (среди которых ставшая настольной книгой для многих поколений психологов «Беседы о психологии»), справочных изданий, многие из которых были переведены на иностранные языки.

А.В. Петровский - заслуженный деятель науки РФ (1994), награжден орденом «Великой Отечественной войны», «Орденом Почета» (1999) и медалями.

Совместно с М.Г. Ярошевским он разработал многоуровневую систему психологической подготовки в вузах, за что в 1997 г. был награжден премией Правительства РФ в области образования.

В 1989 г. А.В. Петровский становится одним из руководителей ВНИК «Школа», где разрабатывались принципы и основания реформирования системы образования в СССР.

В декабре 1991 г. по поручению Правительства РФ был назначен Президентом-организатором Российской академии образования, а с 1992 по 1997 - являлся ее Президентом.

(2)

Охарактеризуем основные разработки А.В. Петровского последних трех десятилетий его жизни.

А.В. Петровский - автор теории деятельностного опосредствования межличностных отношений личности в группе. Фигурируя первоначально под именем «стратометрическая концепция групп и коллективов», теория А.В. Петровского описывала различные уровни-слои внутригрупповой активности. Ядерный слой - деятельность, реализуемая группой. Включение групповой деятельности в социально-психологический портрет группы - принципиально важная отличительная черта концептуальных разработок А.В. Петровского по сравнению с общепринятыми моделями описания групп в социальной психологии. Групповая деятельность (ее ценности, нормы, организация и т. д.) порождает особый слой межличностных отношений, не сводимый к функционально-ролевым контактам участников, а также к чисто эмоциональным связям между членами группы (рис. 1).

Рис. 1. Три слоя групповой деятельности: 1) ядерный слой SOS* (S - субъект, любой член группы, O - объект групповой деятельности, S* - «дальние», «-» - отношение); 2) слой деятельностноопосредствованных отношений, SS’O (S’ - партнер); 3) слой непосредственных, личностноэмоциональных отношений - SS’ (точнее: SO’S’, где O’ - объект общего интереса партнеров за пределами групповой деятельности).

На рис. 1 справа от записи «SO» в центральном кружке находится еще один знак « » (длинное тире). Этот знак указывает на факт вовлеченности участников группы во взаимоотношения с другими людьми «по ту сторону» групповой деятельности (символ S*); в отличие от «своих», «ближних», это - «дальние». Но отношения с ними, так же как и отношения между «своими», опосредствуются групповой деятельностью.

В подлинном коллективе есть «нечто большее», чем личное благо участников, пусть даже и обретаемое посредством других его членов. Иными словами, направленность групповой активности здесь не сводится к достижению узко-корпоративной цели (даже при условии справедливого распределения итоговых благ). А.В. Петровский особо подчеркивал этот план, говоря, что цель коллектива выходит за пределы исключительно групповых интересов.

Второй слой групповой активности - это межличностные отношения, возникающие в деятельности, опосредствуемые деятельностью и в деятельности непосредственно проявляющиеся. В данном пункте теория А.В. Петровского вступает в «оппонентские» отношения с традиционной социальной психологией того времени. Традиция предписывала исследователю рассматривать малую группу как общность людей, вступающих в непосредственные отношения друг с другом - преимущественно эмоционального характера (симпатия, антипатия, безразличие, изоляция, податливость, активность, подчинение, агрессия и т. д.). Одной из определяющих характеристик группы признавалась частота взаимодействий между участниками; с нею соотносились многие другие параметры группы. Отмечаемые большинством авторов черты малой группы, с одной стороны, оказывались «психологизированными», выхваченными из более широкого социального контекста, а с другой стороны, собственно психологическая часть определения сводилась к указанию на поверхностные связи и отношения в группе; тем самым картина взаимоотношений упрощалась и уплощалась. Автор теории подчеркивал, что стремление социальных психологов во имя «чистоты» эксперимента отказаться от обращения к содержательной стороне деятельности группы заниматься преимущественно незначимым материалом, случайными общностями, имеющими характер диффузных групп, вело к тому, что полученные в исследовании выводы нельзя было экстраполировать на реальные группы, объединенные общими значимыми целями и ценностями.

Отметим, что в теории А.В. Петровского межличностные отношения, опосредствуемые деятельностью, - это личные отношения участников по поводу их деловых отношений; их личные отношения опосредствуются содержанием и формой организации совместной деятельности, но при этом сохраняют психологический статус «субъектсубъектных» отношений. Благодушные (и, по-своему, притягательные) призывы отделять «личное» от «делового» оказываются тут совершенно несостоятельными, так как данный слой личных отношений в принципе неотделим от отношений деятельностных. Этот тезис теории раскрывается на множестве эмпирически исследованных феноменов групповой жизни (создатель теории и его сотрудники были авторами оригинальных методик, позволивших операционализировать ее основные понятия). Среди феноменов, относящихся ко второму слою групповой активности, лежащему между «ядерным» (деятельностным), и - «поверхностным» (личностно-эмоциональным) слоями жизнедеятельности группы, отметим следующие.

1. Феномен коллективистического самоопределения - готовность личности противостоять давлению группы, защищая при этом ее (группы) действительные интересы, нормы и ценности. Эмпирически подобная готовность, по мысли А.В. Петровского, должна выявляться путем сравнения позиций (мнений, взглядов), высказываемых личностью в двух специально построенных ситуациях: в условиях свободного волеизъявления (таким образом, выделяется круг лиц, выражающих согласие с мнением группы) и - под воздействием ложной информации, якобы отражающей действительное мнение группы, а в действительности идущей вразрез с ним. Таким способом удается отличить конформных индивидов от тех, кто осуществляет акт коллективистического самоопределения (исследования И.А. Оботуровой и А.А. Туровской). Самоопределяющиеся индивиды противостоят как тем, кто всегда «за», так и тем, кто всегда «против». Самоопределение личности в группе составляет альтернативу как конформизму, так и нонконформизму. В коллективе, в отличие от диффузной группы, самоопределение личности является преобладающим способом реакции личности на групповое давление и потому выступает как формообразующий признак.
2. Опосредствованность «мотивационного ядра» межличностных выборов целями и задачами групповой деятельности. Процедура выявления мотивационного ядра межличностных выборов (разработка В.А. Петровского) предполагает сопоставление рядов, полученных в результате: А) реализации индивидом социометрической процедуры (строится ранговый ряд индивидуальных предпочтений) и Б) реализации процедуры оценивания (ранжирования) индивидом тех же членов группы по ряду оснований (интеллект, внешняя привлекательность, готовность оказать помощь, профессиональная компетентность, ответственность, чувство юмора и пр.). При установлении меры связи между рядами А) и Б) становится ясно, входят ли соответствующие личностные достоинства членов группы в мотивационное ядро выбора или нет, а также какова их возможная роль в предпочтении. Экспериментально установлено, что содержание мотивационного ядра выбора партнера в структуре межличностных отношений может служить показателем уровня развития группы как коллектива. На начальной стадии формирования группы выбор характеризуется непосредственной эмоциональной окраской, а ориентации в выборе партнера направлены в большей степени на такие его внешние достоинства, как общительность, внешняя привлекательность, манера одеваться и т. п. (первый слой групповой активности). По мере развития группы повышается статус таких качеств личности, которые характеризуют наиболее ценные ее особенности, формирующиеся и проявляющиеся в совместной деятельности (второй слой групповой активности).
3. Референтность versus аттракция. Референтность, в отличие от аттракции, - это значимость другого человека как носителя мнений, позиций, взглядов. Идея референтометрии (исследование Е.В. Щедриной) заключается в том, что испытуемый имеет возможность ознакомиться с мнением любого члена группы по поводу тех или иных значимых для него отношений, событий или явлений; число лиц, с мнением которых можно ознакомиться, строго ограничено. Таким образом, испытуемый поставлен в ситуацию выбора: чье мнение узнать в первую (вторую, третью) очередь. Выбранные в этих условиях лица образуют «значимый круг общения» - референтную группу. Установлено, что основанием референтометрических выборов являются ценностные факторы (ориентация на групповые интересы, ценности, нормы; сравнение себя с другими и т. д.). Референтометрическая процедура дает представление о статусной структуре («кто есть кто в группе»), взаимности предпочтений или ее отсутствии, открывает возможность выявления мотивационного ядра референтометрического выбора, а также проведения аутореферентометрического эксперимента (где испытуемый прогнозирует свое место в системе выборов) и т. д. В результате исследований были получены низкие по величине корреляции между социометрическими и референтометрическими статусами индивидов. Примечательно, что многие лица (но, разумеется, далеко не все), пребывавшие в категории социометрических «отверженных», оказались в ранге референтометрических «звезд». Референтометрическая структура, обусловленная содержанием и ценностями групповой жизни, «располагается» как бы под слоем межличностных отношений, основанных на эмоциональных тяготениях и отвержениях.
4. Соучаствование - феномен групповой жизни, заключающийся в том, что члены группы защищают интересы других как свои собственные. Соучаствование (термин А.Н. Радищева) как деятельное отношение - это и сочувствие, и соучастие. В процессе экспериментального исследования феномена соучаствования создаются условия, в которых активность членов группы имеет двоякую направленность: преследование общей для всех членов группы цели и - предупреждение риска неблагоприятных последствий, затрагивающих одного или нескольких членов группы в процессе достижения цели. Повышение скорости выполнения задачи, что соответствует соревновательной цели групповой деятельности, увеличивает вероятность ошибок и тем самым возможность наказания. В одном случае наказываются все, в другом - только некоторые или кто-то один. Сравнивая особенности поведения группы в том и другом случае, можно определить меру «действенной групповой идентификации» (таково первоначальное название феномена соучаствования, предложенное автором метода, В.А. Петровским).

Проявления «соучаствования» в группах разного уровня развития принципиально различаются. В диффузных группах и, например, в группах правонарушителей соучаствование слабо выражено или вовсе отсутствует. Члены высокоразвитой группы реально соучаствуют друг другу, причем неважно, какова численность группы, наказывается ли новичок или ветеран, каковы индивидуальные особенности испытуемых, оцениваемые по личностным опросникам. Выясняется также, что члены высокоразвитой группы, будучи включенными в группу, состоящую из незнакомых для них людей, в условиях парциального наказания обнаруживают феномен соучаствования.

1. Ценностно-ориентационное единство как характеристика «сплоченности» . В противовес традиционным подходам к пониманию сплоченности (оцениваемой по числу контактов, взаимных выборов и предпочтений, базирующихся на симпатиях и антипатиях между членами группы) в школе А.В. Петровского «сплоченность» трактуется как мера общности взглядов, позиций, ценностных ориентаций участников совместной деятельности относительно самой этой деятельности (исследование В.В. Шпалинского).

Ценностно-ориентационное единство группы как показатель ее сплоченности отнюдь не предполагает совпадения оценок во всех отношениях, нивелировку личности в группе. Сплоченность эмпирически определяется исходя из плотности совпадения мнений, оценок, установок и позиций членов группы по отношению к объектам, наиболее значимым для осуществления целей деятельности группы и реализации в этой деятельности ее ценностных ориентаций. В исследованиях показано, что высокая степень ценностно-ориентационного единства есть прежде всего следствие активной совместной деятельности членов группы. Стереотипные представления о сплоченности как продукте общения, таким образом, переворачиваются: частота и взаимность межиндивидуальных контактов рассматриваются как «производная величина» от единства ценностных ориентаций в группе.

В рамках предложенного понимания были подтверждены следующие гипотезы: 1) существует зависимость внутригрупповой конфликтности от уровня согласования функционально-ролевых ожиданий членов группы (отрицательная связь) - исследование В.В. Авдеева; 2) в группе высокого уровня развития индивидуальный вклад каждого оценивается адекватно практически вне зависимости от конечного успеха или неудачи в совместной деятельности - исследование Л.А. Сухинской; существует связь между сплоченностью коллектива (ценностно-ориентационное единство) и уровнем коллективистского самоопределения: в группах с высоким уровнем ценностно-ориентационного единства (так, в частности, феномен коллективистического самоопределения наблюдался у 66-87,5 % членов коллектива; соответственно, в группах с низким уровнем сплоченности выраженность коллективистического самоопределения была существенно ниже, а конформность повышалась - исследование Т.Б. Давыдовой). Итогом этой серии экспериментальных исследований был вывод о том, что сплоченность и совместимость членов диффузной группы и коллектива образуют своего рода уровневую иерархию. В диффузной группе сплоченность выступает как интенсивность коммуникаций, а совместимость - как наличие взаимных социометрических выборов, психофизиологическая совместимость характеров, согласованность сенсомоторных операций при выполнении действий и т. п. Эти параметры, необходимые и достаточные для диффузной группы, оказываются недостаточными для групп высокого уровня развития, в которых высший уровень сплоченности и совместимости его членов выступает в форме ценностно-ориентационного единства, с одной стороны, и коллективистской идентификации и адекватности возложения ответственности - с другой.

Рассматривая деятельные социальные общности - коллективы, - А.В. Петровский исходил из образа «идеального объекта» своего исследования, выдвигал теоретические и эмпирические гипотезы, соотносимые с идеальным объектом, строил модели, обладающие силой предсказывать и объяснять выявляемые закономерности. Та же - собственно теоретическая - установка прослеживается и в других разработках А.В. Петровского.

Отметим также, что в рамках теории деятельностного опосредствования межличностных отношений понятие «коллектив» не включало идеологической составляющей, столь характерной для бытовой лексики и пропагандистской литературы советской («доперестроечной») действительности.

А.В. Петровский - автор трехфакторной модели «значимого другого» , концепции макро и микрофаз развития личности в социальных общностях. Теория деятельностного опосредствования межличностных отношений обращала ее создателя к критическому анализу существующих в психологии способов понимания и эмпирического исследования личности («преодоление коллекционерского подхода, при котором производится инвентаризация «черт» и «особенностей» индивида), уточнению представлений о личности как особом качестве включенности индивида в жизнь окружающих его индивидов (разработка концепции персонализации и трехкомпонентной модели «значимого другого»), оформлению его собственных представлений о процессах развития личности (интерпретация развития личности как результат деятельностно-опосредствованного общения индивида со «значимыми другими» в группах разного уровня развития, разработка модели возрастной периодизации развития личности).

Главный вопрос, волновавший А.В. Петровского как теоретика и экспериментатора в последние десятилетия его жизни, заключался прежде всего в том, чтобы выявить конструктивные возможности теории деятельностного опосредствования для понимания личности человека, ее динамики, развития. Эта центральная тема придавала особый смысл тем шагам, которые предпринял А.В. Петровский совместно с В.А. Петровским в разработке концепции персонализации , трактующей «личность» индивида как его присутствие в жизнедеятельности других людей, как включенность одного человека в пространство жизни другого, введение конструктов «потребность» и «способность» в персонализации.

Гипотетическая потребность персонализации (потребность «быть личностью») определялась как стремление индивида быть идеально представленным в других людях, жить в них, что предполагает поиск средств продолжения себя в другом человеке. Отталкиваясь от своей давней идеи - потребность есть сущность, проявляющая себя многообразием мотивов и интересов, трактуемых, в свою очередь, как проявления этой сущности (1964), - А.В. Петровский тем самым подчеркивал, что потребность в персонализации лежит в основе побуждений, которые ранее рассматривались независимо друг от друга (например, аффилиация, лидерство и др.).

Способность персонализации (способность «быть личностью») - это индивидуальнопсихологические особенности человека, благодаря которым он совершает социально значимые поступки, обеспечивающие возможность получить идеальную представленность и продолженность в других людях. Таким образом, в единстве с потребностью персонализации, являющейся источником активности субъекта, в качестве ее предпосылки и результата выступает человеческая способность персонализации как возможности передать людям черты своей неповторимости, индивидуальное своеобразие.

В развитие этих идей А.В. Петровским была предложена трехфакторная концептуальная модель «значимого другого» (рис. 2).

Рис. 2. Трехфакторная модель «значимого другого», по А.В. Петровскому

Первый фактор - аттракция, способность «значимого другого» привлекать или отталкивать окружающих, вызывать симпатию или антипатию, быть социометрически избираемым или отверженным (социометрический статус, «А + » и «А»). Эта форма репрезентации личности может не совпадать с феноменами референтности или авторитетности, которые в наибольшей степени обусловлены содержанием совместной деятельности.

Второй фактор - референтность (референтометрический статус, «Р + » и «Р»). При максимальной позитивной ее выраженности - «власть авторитета»: признание окружающими за «значимым другим» права принимать ответственные решения в существенных для них обстоятельствах; при максимальной негативной выраженности - «антиреферентность»: категорическое отторжение (неприятие) окружающими всего того, что предлагает человек в деятельности и общении (в некоторых случаях при этом «с порога» могут отвергаться и вполне разумные, доброжелательные его советы и предложения).

Третий фактор - власть, властные полномочия значимого другого (статус власти, «В + » и «В»). Разрушение той или иной организации автоматически включает механизм действия статусных отношений. Выход субъекта, наделенного властными полномочиями, из служебной иерархии нередко лишает его статуса «значимого другого» для его сослуживцев (что происходит, если его служебный статус не сочетается с более глубокими личностными характеристиками - референтностью и аттракцией). При максимально высоком положении в иерархии индивид не может не быть «значимым другим» для зависимых от него лиц, ибо в его руках не «власть авторитета», но «авторитет власти». Перед нами «субъект влияния». При максимально низком зависимом положении значимость другого для окружающих определяется тем, что объект безраздельного господства - «объект влияния» (если, разумеется, оно не корректируется уровнем его референтности и эмоциональной привлекательности).

Несомненные эвристические возможности трехфакторной модели «значимого другого» были подтверждены в исследованиях статусных различий и процессов группообразования в закрытых воспитательных учреждениях разного типа (детские дома, интернаты, колонии для несовершеннолетних правонарушителей и др.). В частности, был открыт феномен «нисходящей слепоты» во взаимоотношениях подростков, взаимно непривлекательных, но различающихся по властному статусу: абсолютная референтность высокостатусных в глазах низкостатусных и антиреферентность низкостатусных в глазах высокостатусных (исследования М.Ю. Кондратьева).

Таким образом, исследователю открывается возможность более обоснованно подойти к выявлению меры личностной значимости и влияния человека в группе - способности быть личностью в условиях конкретной социальной общности.

Обращение к принципу деятельностного опосредствования межличностных отношений могло, по мнению А.В. Петровского, внести новое содержание в теорию лидерства , дать новые объяснения уже известным фактам. Наряду с выделенными Ф. Фидлером переменными (стиль лидерства, ситуация его реализации), характеризующими состояние лидера в группе, было предложено учитывать третью переменную - уровень развития группы. Была высказана гипотеза, что один и тот же стиль руководства и одна и та же ситуация могут вести как к эффективной, так и неэффективной деятельности лидера, и зависеть это будет от того, в какой степени детерминировано поведение лидера уровнем развития группы.

Эта идея проверялась в работах А.С. Морозова, М.И. Фроловой, В.А. Зозуля. Результаты исследований показали, что индивидуально-психологические особенности лидера или руководителя не влияли на эффективность управления группой; однако контраст составили данные по шкалам «коллективистской направленности» и «деловых качеств», обнаружившие значимые различия для диффузных групп и коллективов. Второй вывод касался того, что самооценка группы и оценка ее руководителем фактически никогда не совпадают: оценка эффективным руководителем своей группы несколько завышена, а у неэффективного руководителя наблюдается «эффект занижения» оценки группы, что всегда имело для нее негативные последствия.

Потребность и способность быть личностью - теоретические конструкты, которые были использованы А.В. Петровским при построении модели макро и микрофаз возрастного развития личности . Здесь так же, как и в других случаях, при интерпретации и прогнозировании эмпирических закономерностей был использован принцип деятельностного опосредствования межличностных отношений в группах. В этой модели были представлены закономерности и этапы вхождения индивида в новую, относительно стабильную социальную среду, а также - особенности перехода из одной социальной среды в другую; «пружина развития» была осмыслена А.В. Петровским как противоречие между потребностью и способностью индивида «быть личностью» в группах, отличающихся характером построения и содержанием совместной деятельности; определяющим фактором развития личности в данной модели - не деятельность как таковая («очищенная» от примесей отношений), и не общение как таковое (вне интересов общего дела), а деятельностно-опосредствованное общение индивидов, образующих группу. При этом, как полагал А.В. Петровский, макро и микрофазы возрастного развития личности в равной мере подчиняются логике чередования процессов «адаптации», «индивидуализации» и «интеграции» личности в группах - «малой группе» (круг непосредственных контактов, «ближние»; здесь выделяются микрофазы развития) и - «большой группе» («общество в целом», «дальние», - речь идет о макрофазах развития).

А.В. Петровский - автор идеи «теоретической психологии» . Первоначально эта идея разрабатывалась им совместно с М.Г. Ярошевским, а далее - с В.А. Петровским. Теоретическая психология представляет собой результат категориальной саморефлексии психологии как исторически-складывающейся науки. Разработка «категориального строя» психологии базировалась на механизме категориального синтеза, позволяющего изобразить логические взаимопереходы и связи между категориями различных кластеров («субстанциональность», «направленность», «активность», «когнитивность», «пристрастность», «событийность», «действительность») и плеяд («биологические», «протопсихологические», «базисные психологические», «метапсихологические», «экстрапсихологические» категории).

А.В. Петровский - автор проекта «хронопсихологии» : сравнительной социальной психологии времени. Реализуя идею двойственности исторического времени, хронопсихология, по мысли ее создателя, должна прослеживать динамику общественного сознания, менталитета людей в исторически изменяющемся мире. Опорный принцип развертки «хронопсихологии» заключается в признании психологической двойственности исторического времени. Постулируя этот принцип, А.В. Петровский исходит из того, что личная биография человека, пронизанная токами исторического времени, не может быть понята как прямая проекция перипетий исторического процесса. «Человек живет как бы в двух временных плоскостях: объективной, исторической, и субъективной, личностной, биографической. …Жизнь человека зачастую течет по своей собственной траектории, обходя ловушки, расставленные историческими обстоятельствами».

Существенно важный аспект хронопсихологии - «политическая история науки». Политическая история российской психологии как научной дисциплины раскрывает ее зависимость от «дисциплинирующего» воздействия тоталитарного общества, например, заведомо обреченные на провал попытки ученых пойти «другим», «особым» (идеологически «безупречным») путем в разработке научных проблем, в то время как подлинные открытия могли быть совершены (и совершались) «на обочине особого пути». Последняя книга А.В. Петровского, «Психология и время», завершенная им в последний день его жизни, представляет собой опыт хронопсихологии, раскрывающей связь науки, истории общества и психологии людей. Новеллы, образующие главы этой книги, посвящены судьбам ученых, писателей, педагогов, режиссеров, артистов, политиков, общественных деятелей, с которыми автор книги был связан личными и деловыми узами, а также - судьбе российской психологии «на обочине особого пути» развития.

Спектр научных интересов и разработок А.В. Петровского отражен на следующей схеме.